— Догадался. Только жалобы на вас. К девушкам на улице пристали — чуть ли не попытка изнасилования. Драку развязали с нанесением телесных. Супермаркет разгромили.
— Это, что ли, все мы?
— Ну, а кто же — я? С крыши спускаемся. Мусор, бутылки с собой забираем.
— Мы ввиду пережитого шока, товарищ сержант.
— Сколько, знаете, таких вас по всему району в шоке? Пресекать не успеваем.
— Так чего же пресекать?
— А того. Действия противоправные. Ваши, ваши в состоянии бзика. Вы вели себя бы тихо, и тогда совершенно другой разговор. А так мало что три сотни погорельцев, так еще и на улицах граждан полно. С крыши спускаемся.
— Но, товарищ сержант, может, как-то — ввиду положения?
— Так, не понял. Вы — граждане? Граждане. Значит, с крыши спускаемся. Поживей, ребята, не нервируйте — и без вас проблем невпроворот.
— И куда нас?
— По домам не хотите — в пункт помощи, значит.
— Это что, есть такие?
— Все для вас, для пострадавших. Санаторий. Курорт. Там подлечат. Кто вас знает-то, психов?
Делать нечего — спустились.
— Нету паспорта, сержант. Там остался, к сожалению.
— Вот как?
— Ну, а я виноват, если паспорт в портфеле?
— Ясно. У тебя точно также в портфеле?
— В портфеле, да.
— В машину садимся.
— Это как нас — пятерых в одну машину? Лишние хлопоты, товарищ сержант. Может, мы на месте как-то устаканим?
— Вон вторая подошла. Садимся.
— Нам нельзя, сержант. Состояние не то — ведь должен понимать. Ну, позволил бы ты нам свободой надышаться!
— Права не имею позволять.
— Не будет эксцессов — ручаюсь.
— Отойдем-ка в сторону, сержант, — Сергей-один вступает.
— Давай пока один в машину.
Сели. Дверцы захлопнули, от мира отгородившись. Через три минуты вышел Сергей. Заурчав мотором, «Форд» отполз назад, развернулся, посигналил фарами второму ментовскому экипажу и рванул почти беззвучно, плавно прочь — поминай как звали.
— Ну и сколько? — спросил Андрей.
— Пять.
— Это что же — овес нынче дорог? За что целых пять?
— Наложилось одно на другое, — усмехнулся Сергей. — Мировое падение цен на ресурсы, ЧП.
— Да-а-а, вот так мы и пускаем кровопийц в Беслан… Вот жалко обстановку не спросили. Возможно, знают что.
— Я спросил.
— Ну и как?
— Людей и машин немерено нагнали. Вроде пламя укротили и вошли, и спасение в самом разгаре. Говорят, живые есть, много живых — по больницам развозить не успевают. Два министра, бургомистр с префектами — все там уже, на месте. Все силы брошены, как заявляют. Еще бы — три миллионера.
— Этим, значит, особые меры спасения? А остальным обычным смертным повезло, что вместе с ними олигархи там?
— Да вы чего? Совсем ополоумели? — взвился Артур. — Какие особые меры? Все — люди! Все равны!
— Ага, а еще мы за дружбу народов.
— Не надо так иронизировать!
— А у тебя там кто? — скажи, — вдруг голос кто-то с крыши подает. Они не сразу понимают, кто. Сомнамбула сидит на крыше, как сидел: он это выкрикнул, впервые губы разомкнув. — Сват, брат, жена- невеста, сын?
Уставились все на него, оцепенев. Сидит, покуривает. Осмысленность во взгляд вернулась, если можно так сказать. Глядит прищуренными карими глазами, не ведая сомнений в правоте; как есть все, без иллюзий, что ли, насквозь, до самой темной, бессловесной глубины твоей, до чувств неподочетных видит — такое зрение особое открылось.
— Тебе же по херу на тех, кто там остался, — продолжает. — В сущности. Ноты упрямо сострадаешь, старательно, усердно так. Приносишь соболезнования. Ведешь себя прилично. Такой отличник, ботан, который затвердил урок и первым тянет руку — ну, Марь-Иванна, Марь-Иван — на, меня к доске, меня! Про свет божественной любви я лучше всех могу, ну, Марь-Иванна, Марь-Иванна! Мы все теперь должны сплотиться перед лицом трагедии, теперь мы осознали: только вместе, любя друг друга, мы сможем выстоять перед напастью техногенных катастроф. Скорбишь, да? Это твой дрессированный мозг дает тебе сигнал о том, что ты обязан чувствовать. А внутри у тебя? Внутри все от восторга прыгает, орет беззвучно — я живой, живой! Я живой, я — не они! Каждой клеткой в тебе пресловутой.
— Слышь, друг, не надо так, — сказал Артур грозно. — А то придется пожалеть.
— Ты знаешь, самки богомола в момент оргазма отгрызают головы своим самцам. А самцы — их башка уже в пасти, а они нижней частью проникать продолжают. И кончают, когда челюсти подруги на башке смыкаются. Вот и ты как они. Слепая
Где здесь свет божественной любви — чесс слово, не знаю. В богомольем членике, наверное.
— Сука ты! — сказал Артур и полез отрывать сомнамбуле голову. — Я прошу тебя: возьми свои слова обратно. Или я твой поганый язык…
— Водки, водочки сперва, — отвечал ему лунатик, — потом к подруге, в пасть ей сунь свою насквозь условную мораль, и все забудешь, все пройдет, как с белых яблонь дым…
С крыши — кубарем. Катались по земле, сплетясь; рядом Гриша нелепо и жалко приплясывал:
— Ну, не надо, ребят, ну, не надо!
Неравны были силы, категории даже: валунами ходили Артуровы мощные мышцы; по-борцовски ухватив лунатика поперек легавого стана, на живот его рывком перевернул и налег всей массой, захватил за шею, кверху голову сомнамбулы рванул. В два прыжка Сергей-один к ним подлетел и короткими тычками — раз и два — Артура усмирил, руки разжать, отвалиться заставил.
— Все! Хорош! — гаркнул в самое ухо Артуру. И, сомнамбулу за плечи ухватив, приподнял его, усадил заботливо, спиной к гаражной стенке привалил и в лицо, в глаза всмотрелся, вроде повреждения оглядывая, а на самом деле с тайной мыслью, изначальной, от которой все избавиться не мог.
В сторонку отошел.
— Не сосчитал тебя, Сережка-тезка, — себе сказал, — не понял. Тезка? — фыркнул, подавился смехом. — Сейчас посмотрим, тезка ты или не тезка.
2. Беспокойники
Враги Сергея Сухожилова расправились с ним за тысячу лет до его рождения. Могущественные пакостники, они стояли у истоков мировых религий и насаждали неправедный рабовладельческий строй в наиболее плодородных районах Земли. Великие первопроходцы и заурядные менялы, они вели свои скорлупки к берегам баснословно богатой Индии и тихой сапой прибирали к пальцам звонкую монету в
