боль в груди.
— Хотя я этого не делаю. Я никогда не понимала, как много времени потратила впустую, пока не увидела дочь на больничной койке. — Глаза женщины наполнились слезами. Она смотрела на Винса, сцепив руки на коленях, словно воспоминания были слишком тягостными.
Он пришел в замешательство.
— Почему вы мне это сказали? — спросил он.
На этот раз она заговорила гораздо тише, поэтому Винсу пришлось податься вперед, чтобы расслышать ее слова.
— Я не хочу, чтобы моя дочь испытала боль и одиночество, к которым я сама себя приговорила. Прошу вас, простите меня.
Да о чем она говорит?
— Простить вас? За что? Во всем виноват я сам. — Он что-то пропустил из их беседы? Он смотрел в потолок, а не в глаза, так сильно похожие на глаза Джинджер.
Женщина встала и подошла к Винсу. Она села с ним рядом и погладила по руке, успокаивая.
— Единственный, кто виноват, — тот, кто спустил курок. Вы понятия не имели, что такое может случиться. Никто не мог подумать об этом.
Винс заглянул глубоко в глаза Эвы, стараясь узнать, что там, за болью, за сочувствием. Он пытался заглянуть ей в душу, понять ее истинные чувства. Если бы это была его дочь… черт, он не знал, что бы сделал. С трудом Винс произнес:
— Та пуля предназначалась мне.
— Может, да. Может, нет.
Он недоверчиво взглянул на нее. Почему она пытается усложнить реальность?
— Он был моим врагом, — сказал Винс, ткнув себя пальцем в грудь. — Джинджер никогда в жизни его не видела.
— О, я не отрицаю, что тот человек хотел нанести вам вред, но вмешался Бог с его тайными помыслами. Все пошло бы непредначертанным путем, если бы вас убили.
Второй раз за столь краткое время ему указали на присутствие Бога. Он не был уверен, что готов принять это.
— О чем вы говорите? — Он снова пропустил кусочек мозаики. — Что стало бы иным? Я не понимаю.
— Если бы вас застрелили, разве вы поняли бы, что любите мою дочь?
Винс зажмурился, но быстро открыл глаза, вспомнив об окровавленном теле Джинджер.
— Мне жаль, что не я оказался на ее месте.
— Конечно, вам жаль. Вы любите Джинджер. Вы не сидели бы здесь, если бы не любили ее. Джинджер тоже вас любит.
Стук собственного сердца отдавался в ушах. Джинджер любит его?
— Она вам сказала?
Эва снова наклонила голову. Слабая улыбка заиграла у нее на губах.
— Не такими словами. Вы должны понять, у нас с моей маленькой девочкой полное взаимопонимание. Мы не всегда соглашаемся друг с другом, но мы знаем мысли друг друга. Иногда мы общаемся без слов. В прошлое Рождество она сказала, что есть кто-то особенный, с кем она хотела, чтобы я познакомилась. Тот мужчина так и не появился. Джинджер хандрила несколько недель, словно томящийся от любви щенок. — Потянувшись, она сжала руку Винса. — Я права, полагая, что вы и были тем мужчиной?
Слезы навернулись ему на глаза, а в горле застрял комок. Винс сумел только кивнуть.
— Мне жаль говорить об этом, но тогда я была рада. Я не хотела, чтобы ее кто-нибудь обидел. Какая я дура, — вздохнула она. — То, что вы не появились тогда в ее жизни, задело и обидело ее гораздо сильнее, чем могло бы ваше присутствие. Я не знаю, что случилось между вами, но позвольте сказать по собственному опыту: не давайте гордости вставать на пути любви. Достоинство не согреет ночью. Чем больше слоев вы набросите на себя, тем холоднее вам станет.
Винс подумал о своей тоске по Джинджер, и у него возникло желание обнять ее и не выпускать из своих объятий.
— У меня не осталось никакой гордости, — пробормотал он.
— Хорошо. Это бесполезное чувство. — Миссис Томпсон встала и протянула ему руку. — Пойдемте посмотрим, как моя дочь?
Винс поднялся, и Эва привычным движением взяла его под руку, словно делала так всегда.
Вместе они толкнули двойные двери отделения интенсивной терапии. За стеклянными окнами рой докторов и медсестер гудел вокруг кровати Джинджер, скрывая ее тело от взгляда Винса. Его живот сжался, сердце в диком темпе билось о ребра. Робин стояла за дверью. По ее лицу струились слезы, но она их не замечала.
— О мой Бог! — Миссис Томпсон отдернула руку и с побелевшим лицом подбежала к Робин: — Что, что такое?
Винс оказался у нее за спиной и приготовился подхватить ее за плечи, если возникнет необходимость. Робин посмотрела им в глаза и снова заплакала.
— Ей хуже? — требовательно спросил он, схватив Робин за руку и встряхнув.
— Нет. Она жива. — Робин улыбнулась сквозь слезы. — Она наконец просыпается.
Облегчение затопило его, лишило сил. Винс наклонил голову и уткнулся лбом в стекло, чувствуя на губах вкус собственных слез.
— Самое плохое закончилось.
Винс взглянул на доктора в зеленом, который стоял перед матерью Джинджер. Он пошел к Эве, ноги его дрожали.
— Мы оставим Джинджер в интенсивной терапии на ночь, так будет безопасней, а утром переведем в главное крыло. Вы можете войти, каждый на пять минут. Она все еще очень слаба, ее нельзя волновать.
Они все смотрели вслед доктору, который шел к посту медсестры. Он взял блокнот и принялся что-то быстро записывать.
— Сначала вы, Винс. — Эва тихонько подтолкнула его к двери.
На него напал страх. Руки задрожали, он сжал их в кулаки и покачал головой. Что он может ей сказать?
— Я не имею права.
— У вас есть все права. Помните, что я говорила о гордости? Я чувствую сердцем, Джинджер должна вас увидеть. Она должна знать, что вы о ней заботитесь. Идите, пока я не передумала.
— Хорошо, — с трудом проговорил Винс, потому что горло перехватило.
Он остановился в дверях, взгляд устремился к фигурке, лежащей на кровати. Синие глаза смотрели на него. Слабая улыбка озарила лицо Джинджер. Винс нерешительно шагнул вперед. Тихим шепотом, почти беззвучно, он благодарил Того, в существование Кого он никогда не верил.
— Я задолжал тебе, Господи.
Джинджер с волнением наблюдала за Винсом. который сел на стул рядом с ее кроватью. Дотронувшаяся до нее рука была холодной и липкой. Это действительно Винс или
