голову от своего котла. — Не обязательно, но очень может быть. Когда человек сталкивается с иным, непривычным ему течением времени, он обычно испытывает неконтролируемый ужас. Многие от потрясения теряют разум, а некоторые вообще могут окочуриться, не сходя с места; ты, конечно, не из таких, — еще чего не хватало. Но и ты, однако, хорош! Позволил времени вот так просто взять да и развязать узел, в который оно тебя скрутило, и еще удивляешься, что шарахнуло, — а ведь это опасней, чем за оголенные провода хвататься… Впрочем, у тебя нет опыта обращения с электричеством, поэтому сравнение неудачное. Не обращай внимания. Ты жив, здоров и в своем уме — вот это действительно важно.
Триша толком не дослушала его рассуждения, даже электричеством не слишком заинтересовалась, хотя расспрашивать Франка о незнакомых вещах — ее главная слабость. Но тут прохлопала очередной шанс, потому что во все глаза уставилась на гостя: а ведь действительно помолодел! То-то ей сразу показалось, что-то с ним не так. А оказывается, все так, просто человек стал моложе — это же хорошо, разве нет? Люди, насколько она успела заметить, чрезвычайно ценят телесную молодость, даже ради видимости ее на многое готовы.
— Интересные дела, — Лонли-Локли качает головой. — Франк, я обещал тебе, что ближе к вечеру непременно удивлюсь, но не предполагал, что настолько. Надо же, пошел гулять, чтобы изменить Город, а вместо этого он меня переделал. Впрочем, я не в накладе. Молодость — не тот подарок, от которого хочется поскорее избавиться. Лишь бы завтра не вернуться сюда младенцем, такой поворот может сильно спутать мои ближайшие планы.
— Этого, — говорит Франк, — можешь не слишком опасаться. Здесь у нас ни один день не бывает похож на предыдущий — по большому счету, конечно. Так-то, если в саду сидеть, хозяйство вести, как мы с Тришей, и дальше рынка не забираться, можно не замечать никаких перемен. Но всякий старожил рано или поздно убеждается, что чудеса тут непоследовательны, а маршруты непостоянны, поэтому завтра с тобой случится что-нибудь совсем иное или вовсе ничего — так тоже бывает.
— Ну да. Я и сам мог бы сообразить, что всякая реальность похожа на своего создателя.
— Вот-вот. Причем не просто похожа, они — одно и то же, хоть и трудно это представить.
— Не очень трудно, — неожиданно улыбается гость. — Пожалуй, я понимаю, что ты имеешь в виду.
— Мы растревожили реальность своей болтовней, — Франк вдруг перешел на шепот и стал оглядываться по сторонам с видом заговорщика. — Сейчас она явится к нам, собственной персоной. Я уже слышу ее шаги. Что мы наделали!
Хлопает входная дверь, Триша, утробно взвизгнув, вскакивает, миг — и она уже на полке, под самым потолком, среди старых кофемолок и банок с сухими травами. Интересно, с чего она взяла, что полка — более безопасное место, чем ее табурет? На этот вопрос у Триши нет ответа, более того, она отлично понимает, что совершила абсолютно бессмысленное действие, но когда в следующий раз чего- нибудь испугается, снова окажется на этой самой полке, тут уж ничего не поделаешь. Хорошо хоть, за несколько лет посуду научилась не сбрасывать, поначалу-то шума и ущерба от ее прыжков было куда больше.
— Хорошо вы тут развлекаетесь, — одобрительно говорит Макс. — Чехарда? Прятки? Салочки? «Выше-ноги-от-земли»? Чур, я на новенького!
И только теперь Триша начинает понимать, что это Франк так пошутил. Чтобы, значит, подчеркнуть, до какой степени нет разницы между реальностью и ее творцом. Нечего сказать, наглядный пример! Дурацкая все-таки вышла шутка, Триша уже невесть что подумала. Ну вот, к примеру, что откроется дверь и оттуда хлынет все сразу: дома, деревья, камни, люди и звери, товары, выставленные в лавках, оконные стекла, досужие сплетни, птичий помет, речная вода, утренний ветер; наконец, полночное небо шмякнется на кухонный пол жирной лиловой кляксой, и тогда они все, конечно, захлебнутся и утонут, только сам Франк, наверное, как-нибудь выберется, да и то еще вопрос. А это просто Макс зашел, ничего никуда не хлынуло, нельзя же так людей пугать, уфф!
— Вы все меня совсем запутали! — сердито говорит Триша сверху.
Макс и Франк складываются пополам от хохота. Это ее заявление, надо думать, их совсем добило. Трише немного обидно, но они так заразительно смеются, что она тоже начинает хихикать — скорее нервно, чем весело, а все-таки. И только Шурф Лонли-Локли по-прежнему невозмутим.
— Когда-то давным-давно я прочитал в старинной рукописи, будто некоторые существа бессмертны, пока смеются, — задумчиво говорит он. — Я был чрезвычайно впечатлен, поэтому то и дело начинал смеяться, не дожидаясь, когда мне станет весело. На свой счет я заблуждался, конечно. Но, возможно, в этой книге писали о вас.
— Мы всегда бессмертны, — улыбается Франк. — И я, и Макс, и Триша, и ты, конечно, тоже. Вообще все. Другое дело, что чувствовать и уж тем более осознавать собственное бессмертие неопытному человеку трудно, почти невозможно. Элементарное неумение чувствовать себя бессмертным люди обычно принимают за осознание собственной смертности, и это делает жизнь невыносимой. Смех — просто один из великого множества способов взять передышку; возможно, самый простой и эффективный. С этой точки зрения ты в юности очень правильно все понимал.
Лонли-Локли глядит на Франка, приподняв бровь, качает головой то ли недоверчиво, то ли озадаченно.
— Интересные дела, — говорит наконец.
Он уже второй раз кряду это повторяет, как заклинание. Выходит, и правда интересные дела творятся тут у них — в «Кофейной гуще» и вообще в Городе. И это хорошо, потому что до сих пор Трише казалось, жизнь у них самая обыкновенная. Хорошая, но обыкновенная, Франку дух переводить между этими его загадочными путешествиями — в самый раз, а ей никаких чудес не положено, и так балованная — дальше некуда. И вдруг выясняется, что она живет практически в эпицентре этих самых интересных дел, так что следует внимательно глядеть по сторонам — сколько уже чудес пропустила небось. Нет уж, тут ушки на макушке надо держать, и она будет, вот только со шкафа слезет, и сразу же!
Все-таки слезать вниз почему-то гораздо труднее, чем запрыгивать наверх, и это очень, очень несправедливо.
— Триша, что творится? Эти ужасные люди загнали тебя на шкаф? — изумленно спрашивает Меламори.
Она вошла, когда Триша уже почти спустилась, только и осталось, что переставить одну ногу на самую нижнюю полку, а другую свесить вниз, чтобы ощутить близость кухонного пола, — почти то же самое, что поставить, хотя поставить, конечно, было бы надежнее, но тут никак не дотянуться, она уже сколько раз пробовала, эх.
— Я сама туда залезла, — честно признается Триша, спрыгнув все-таки на пол и переведя дух. — Франк пошутил, а я поверила, испугалась, решила, что сейчас в эти двери хлынет реальность и мы захлебнемся, хотя на самом деле, конечно, так быть не может… Ну, неважно, тем более я уже слезла.
— Ты бы видела, как она туда метнулась. Одним прыжком — под потолок, — говорит Макс. — Когда я смотрю на Тришу, чувствую себя не человеком даже, а заколдованным бегемотом. И когда- нибудь сдохну от зависти.
— История твоего появления на свет действительно дело темное, но все-таки вряд ли ты заколдованный бегемот. — Франк на удивление серьезен. — Я бы заметил.
— Если бы он был оборотнем, я бы тоже заметил, — кивает Лонли-Локли. Обращается к Франку сухо, деловито, как эксперт к эксперту, дескать, не позволим всяким самозванцам выдавать себя за священное животное, пусть даже и заколдованное.
— Дурдом, — восхищенно вздыхает Макс. — Натуральный дурдом. Именно то, чего мне всегда не хватало для полного счастья, — компании психов, на фоне которых я могу показаться почти нормальным.
