Лирика

Догорела, не заметила,
Я уехал поутру…

Годы шли крутые, быстрые,
В грозах, в битвах, в маете.
Вся страна легла под выстрелы
Мылась кровью, а затем…

Но об этом долго сказывать.
Жизнь — эпический роман.
И в собранье хлама разного
Отнесли тебя в чулан.

Под портретом государевым,
Возле сваленных икон,
Отсияло твое зарево,
Схоронился медный звон.

И с тобою, незаметная,
Отцвела моя весна…
Керосиновая, медная,
Никому ты не нужна.

Нынче всюду электричество.
О бессонный друг ночей,
Я на память в Исторический
Передам тебя музей.

Под таким-то черным номером,
Керосиновая медь,
Обо всем былом, что померло,
Обо мне ты будешь петь.

Может, кто, задетый заживо,
Вспомнит дым далеких лет,
Как себя в ночах выхаживал
При твоем огне поэт.

Горяча заката киноварь,
Бредит город стариной
И во славе керосиновой
Потухает предо мной.

1928

РАЗДУМЬЕ[5]

Разгул ветров, безумство штормов
И штилевых затиший грусть —
Весь этот мир, живой, огромный,
Разучивал я наизусть.

Ходил по северным и южным,
И вот опять, как в прошлый год,
Ветрам Атлантики послушный,
Сажусь на дальний пароход.

Куда теперь? На юг иль север?
В какой еще водоворот?
Я вдоль и поперек измерил
Полглобуса земных широт.

То с Байроном под парусами
Свершал свой безотрадный круг;
Нас опалял восток ветрами
И обжигал песками юг.

То я с Рембо на люке трюма,
В беседе дружески простой,
Хмелея, пил из звездных рюмок
Ночей тропический настой…

О штевень гладясь, шли мальштремы,
А я, в раздумьях о земле,
Туманной жизни теоремы
Решал на шатком корабле.

Куда ж теперь? В какие воды?
Оставим этот пароход
Для юных и отменно бодрых,