Глава третья
Пока мы шествовали по персидскому ковру к столу, Великий человек спросил лорда Боба:
— А медиум? Она уже здесь?
— Будет завтра днем, — ответил лорд Боб. — Вместе с Конан Дойлом. Вы знакомы с Дойлом?
— Да, разумеется. Мы большие друзья. Часто переписываемся.
Лорд Боб кивнул.
— Представить себе не могу, как он придумывает все эти истории. А, вот вы где, дорогие мои.
У стола стояли две дамы. Они повернулись, увидели лорда Боба и улыбнулись. Улыбка дамы постарше была открытой и дружелюбной. У другой, помоложе, скупой и вымученной.
— Только посмотрите, кого я привел, — объявил лорд Боб. — Знаменитого господина Гарри Гудини. А это его помощник, господин Фил Бомон, тоже из Америки. Он впервые в Англии. Джентльмены, моя жена Алиса и дочь Сесилия.
Со всей очевидностью это были мать и дочь. Одного роста, примерно пять футов шесть дюймов, тот же цвет лица и волос, тот же стройный стан. Матери было чуть за пятьдесят, но годы были к ней милостивы. Яркие светлые волосы ниспадали на плечи слегка посеребренными волнами. На ней было жемчужное ожерелье и черное платье, которое могло бы показаться простым, не будь оно сшито из шелка.
По сравнению с теми аристократами, с которыми мне довелось встречаться по приезде в Англию, она и впрямь выглядела аристократкой. Величественная, но не холодная, собранная, но не напряженная. Хотя, по словам Великого человека, она была аристократкой не по рождению. Леди Алиса была из семьи, сколотившей солидный капитал на издательском поприще не только здесь, в Англии, но и на континенте.
Дочь выглядела столь же изысканно, правда, в ее белокурых волосах не было заметно ни одной серебряной нити. Волосы прямые, аккуратно подстриженные — чуть ниже ушей. По сторонам лица длиннее, чтобы подчеркнуть стройную шею. Этому же служил и прозрачный красный шарф, свободно обвитый вокруг горла. Как и собранное у ворота бледно-серое платье, тоже шелковое.
Сесилия вела себя, пожалуй, даже слишком аристократично. В левой руке у нее был бокал шампанского. А правую она держала у самого лица. Между вытянутыми указательным и средним пальцами правой руки дымилась сигарета. Когда она решала, что пора затянуться, ей было достаточно лишь слегка повернуть голову. Причем всякий раз создавалось впечатление, будто для нее даже это — тяжкий труд.
— Привет, — протянула она, обращаясь в пустоту между мной и Великим человеком. Она была, пожалуй, на пару лет моложе мисс Тернер.
— Как поживаете? — осведомилась леди Алиса. В ее глазах было больше жизни, чем во всем теле дочери. — Я так рада, что вы смогли к нам присоединиться. Надеюсь, вам у нас понравится. Если что-то нужно, только попросите. — Затем она повернулась к мужу и положила руку на его твидовый рукав. — Я как раз собиралась за тобой, дорогой. Боюсь, у нас небольшая проблема.
— Что?
Она бегло взглянула на нас и снова повернулась к мужу.
— Наверху, — сказала она и быстро, но очень элегантно пожала плечами.
Колючие брови лорда Боба опустились и сдвинулись, словно два жука-альбиноса слились в объятии.
— Снова за свое, так? — Он нахмурился и погладил седые усы. — Свинья. Вот грянет революция, мы его вздернем вместе с другими. Причем его — первым. — Он ударил кулаком правой руки по ладони левой.
— Знаю, дорогой, — сказала леди Алиса, — но давай кое-что уладим сегодня, хорошо? Я поднимусь с тобой.
Лорд Боб кивнул. Она все еще держалась за него, и теперь он прикрыл ее руку ладонью.
— Спасибо тебе, любовь моя. — Он повернулся к дочери. — Сесилия, будь умницей, представь господина Гудини и господина Бомона остальным гостям. — Он повернулся к нам. — Извините. Домашние хлопоты. — Леди Алиса тоже поглядела на нас.
— Извините меня. Пожалуйста, угощайтесь. — Она виновато улыбнулась, и они дружно, рука об руку, вышли из гостиной.
Великий человек обратился к Сесилии:
— Какие-нибудь неприятности? — Он просто хотел быть вежливым. Другие люди, с их неприятностями, мало его интересовали и даже совсем не волновали.
— Такая тоска, — протянула она и повернула голову, чтобы затянуться. — Это мой дедушка, — сообщила она, выдыхая дым. — У него случаются припадки.
— Вот как. — Он сочувственно кивнул. Где-то научился. — Спазмы в голове. Очень жаль.
— Скорее, обычные скандалы, — все так же равнодушно протянула она. Стряхнула пепел в пепельницу на столе, затем снова подняла руку и задержала ее так, чтобы можно было дотянуться губами. — Вы, разумеется, знаете, что папа большевик. — Рукой, в которой дымилась сигарета, она сняла табачную крошку с нижней губы.
Мы не знали, вернее, я не знал. А Великий человек если и знал, то, скорее всего, забыл. Его лично это не касалось, значит, было несущественно.
— Папа просто ждет, — пояснила Сесилия, — когда дедушка умрет, и тогда он отдаст Мейплуайт крестьянам и рабочим. Естественно, дедушка злится. Он прикован к постели, не встает после несчастного случая уже много лет. Вот он и не может выпороть папу, хотя ему бы, конечно, очень хотелось. — Она повернула голову и затянулась. — Раз в неделю, даже чаще, он начинает кричать и бросаться всем, что попадет под руку. Слуги просто с ума сходят. — Она снова раздвинула губы в улыбке. — Что будете пить? Шампанское? У нас есть и виски, я полагаю.
Гудини покачал головой.
— Спасибо, нет. Я не пью алкогольных напитков и не курю. Никогда не пил и не курил. Алкоголь и табак отнимают силу и волю. А без силы и воли я никогда не стал бы таким, как сейчас.
Сесилия подняла левую бровь. И затянулась сигаретой.
— Да, — сказала она, выпуская дым, — насколько мне известно, вы что-то вроде фокусника.
Другой человек, не столь великий, мог бы растеряться, на что она, наверное, и рассчитывала. Но Великий человек пустился вперед на всех парах.
— Не что-то вроде фокусника, — изрек он, покровительственно улыбаясь. — Фокусником может стать любой. Кое-какой инвентарь, ловкость рук — детские штучки. Пустое. Я же, между прочим, артист-эскапист. Самоосвободитель. Самый первый среди всех эскапистов-самоосвободителей. У меня много подражателей в разных странах, но именно я создал это искусство. И смею вас уверить без ложной скромности: Гудини все еще самый великий. — Он повернулся ко мне. — Правда, Фил?
