Их движения постепенно приобретали отточенность и какую-то логическую завершенность. С каждым взмахом кулака выплескивалась частица идиотского смысла. Мужчины все меньше и меньше задумывались о том, что они не смогли поделить. Первостепенное значение обретала сама драка, а то, чем она была вызвана, уже казалось не более, чем пустяковым недоразумением. А драка, лишенная причины, становится битвой: когда все во всем правы, и главным вопросом, требующим немедленного разрешения, остается только одно – священное мужское право быть первым.
Если бы в ту минуту кто-нибудь сказал Алисе, что эти двое дерутся из-за женщины, она бы только презрительно надула губы:
– Что за чушь? Женщина – лишь пусковой механизм. Жалкий повод. Функция сюжета, не более. Ни тот, ни другой даже не вспоминают о ней в тот момент, когда кулак противника крушит нос или выбивает искры из глаза. Когда костяшки пальцев в кровь обдираются о зубы и трещат, отзываясь вспышками глухой боли где-то в плечах. Они вообще не принимают женщину в расчет, потому что движет ими совсем другое – белый ослепительный взрыв тех динамитных шашек, что болтаются между ног.
И она оказалась бы права – ведь она сама была Женщиной; маленькой, хрупкой, но до мозга костей Женщиной; загадочным существом, которое, может быть, не всегда может выстроить стройную логическую цепочку, но зато может тонко
И Алиса чувствовала, что ситуация обнажилась до самых костей, и то, что происходило на заброшенной платформе, нисколько не напоминало пьяную потасовку у пивного ларька, когда первая кровь отрезвляет и заставляет остановиться.
Она понимала, что эти двое не остановятся до тех пор, пока не выяснят, кто же из них первый. И единственный.
Им почему-то требовалось определить это здесь и сейчас, под землей. Тогда один вышел бы из метро победителем, а второй – как побитый пес, зажав хвост между мокрых ляжек.
Возможно, они и сами не смогли бы все это объяснить: мужчины строят логические цепочки гораздо хуже, чем женщины чувствуют.
Алиса ощущала, как все внутри нее наполняется могучей энергией. Это, безусловно, было энергией, хотя и с отрицательным знаком. Ощущение было настолько сильным, что она не могла ему противиться. Оно вытесняло воздух из легких и заставляло дыхание учащаться.
Ей не хватало воздуха. Алиса прижала руки к груди, но это не помогло. Грудную клетку будто сдавило в жестких и неумолимых тисках. Перед глазами поплыли радужные круги, голова закружилась. Она слышала голос Дениса, доносящийся откуда-то издалека.
– Алиса! Алиса!!!
Она хотела повернуть голову и не смогла. Лучи глаз, как две тонкие призрачные нити, уцепились за величественную и пугающую картину: мужчины, ожесточенно отстаивающие свое исконное природное право.
Ноги ее ослабели, колени подогнулись, и полумрак, царивший на заброшенной станции, стал быстро сгущаться.
Нежная холодная истома с запахом тоннельной воды понесла ее на мягких волнах, и Алиса потеряла сознание.
Сначала Константинов только защищался. Он уклонялся, подныривал под руку Гарина, разрывал дистанцию и подставлял под удар предплечье. В подсознании билась мысль, что все еще может обойтись. Гарин одумается и поймет, что эта драка никому не нужна.
Однако это чувство вскоре исчезло. Гарин выбил его из головы несколькими не очень сильными, но чувствительными ударами. И эти удары, пришедшиеся вскользь, становились все точнее.
Тогда Константинов подскочил к нему и коротко пробил в корпус, но гаринская куртка выполнила роль амортизатора, погасив силу. Гарин же успел заехать Константинову в ухо. В голове послышался резкий шум, будто кто-то с размаху хлопнул надутый полиэтиленовый пакет. Ему показалось, что ухо обожгли кипятком.
Но это только подхлестнуло Константинова. Он резко ушел вправо, опираясь на сломанную ногу. Внезапная боль в лодыжке оглушила его, заставила забыть про ухо. Он вынырнул из-под левой руки Гарина и, вложив в удар всю тяжесть тела, выбросил кулак в гаринский подбородок.
Если бы удар достиг цели, Гарин повалился бы на спину, как сноп. Но он в последний момент дернул головой, и удар пришелся в скулу.
Гарин коротко выдохнул, взревел и бросился вперед, чтобы обхватить Константинова и повалить на пол. Константинов ответил очередью хлестких хуков (хотя и не догадывался, что бьет именно хуки, а не, скажем, кроссы или свинги), но они запутались в длинных тяжелых руках Гарина и не достигли цели.
Гарин схватил его за лацкан пиджака, подтянул к себе и изо всех сил ударил коленом в живот.
У Константинова перехватило дыхание и потемнело в глазах. На какое-то время он потерял способность сопротивляться, а Гарин все бил и бил левой, попадая в бровь, губы, нос…
Константинов почувствовал, как брызнула горячая кровь, но так и не определил откуда – из губ или носа. И то и другое тотчас же распухло и утратило чувствительность. Ему казалось, будто кто-то положил на лицо кусок горячего липкого теста. Он потряс головой, краем глаза следя, как разлетаются во все стороны темные брызги.
Гарин второй рукой схватил его за пиджак, дернул на себя, ловко отступил назад и бросил Константинова на колонну.
Пол под ногами Константинова словно провалился, и уже в следующий миг он ощутил тяжелый удар спиной о колонну, а затем – оглушительный взрыв внутри черепа. Ему показалось, что он слышал, как хрустнул затылок и капли мозгов с отвратительными шлепками брызнули на шероховатый бетон.
Перед глазами возникла долгая ослепительная вспышка, как от дуги электросварки, а потом наступила темнота. Константинов медленно оседал на пол. Он вжимался спиной в колонну, чтобы замедлить падение, но сверху на голову сыпались тяжелые, ставшие убийственно точными удары.
– Первый?! – хрипел Гарин, и его голос был страшен. – На, сука, получи! На!
Константинов плыл, приближаясь к полному беспамятству. Каким-то образом ему удалось, собрав остатки сил, ударить Гарина снизу кулаком в пах.
Гарин зарычал и согнулся пополам. Константинов ударил еще дважды, удары пришлись точно в челюсть, но сил в руках уже не осталось. Тогда Константинов скрюченными пальцами полоснул Гарина по лицу, целя в глаз. Гарин отшатнулся и, запнувшись, упал.
Константинов испугался, что потеряет сознание, если останется на месте; он оттолкнулся от колонны и пополз в сторону. Мыслей в голове не осталось. Ощущение было такое, словно и самой головы не осталось, только плотно спрессованный сгусток боли, растущий между плечами.
Крик, который он услышал, заставил его понять: он проиграл, потому что больше не чувствует себя правым. И, что бы дальше ни случилось, что бы он ни сделал и как бы ни поступил, он все равно будет не прав.
Тонкий голосок закричал прямо над ухом:
– Папа! Папочка! Что с тобой? Тебе больно?
Константинов встал на четвереньки и пополз быстрее. За спиной послышался сдавленный
