жёлтая сумка.
По спине у Вовки почему-то побежали мурашки. Это была та самая жёлтая сумка, которую он уже видел в аэропорту!
Наскоро перекусив, ребята вышли из дому. Пройдя в конец улицы, они очутились на большой дороге.
Дорога вела на стройку.
По ней, обдавая ребят клубами пыли и дыма, мчались самосвалы с жидким бетоном. Из коробчатых кузовов на дорогу пулями летели крупные серые брызги.
Машины ревели, как быки. Серебряные звери на их радиаторах грозно рвались вперёд.
— Вон она, плотина! —показал Григорий, когда ребята вышли на пригорок. — Вторую станцию на нашей реке строят.
С бугра, где остановились ребята, стройка была видна как на ладони. Река, сжатая с обеих сторон насыпями, бурлила.
Бетонная плотина пока что стояла на сухом месте на дне котлована.
— Плотину достроят и к ней реку в котлован пустят, — объяснил со знанием дела Григорий.
Воздух был полон звуков и запахов стройки.
— Выучусь — пойду на кран. Или на экскаватор! — похвастался Григорий и сразу помрачнел. — Только мамка доучиться не даст. Пьёт она у меня. И батьки нет. Был бы батька, я… — он махнул рукой. — Дом наш скоро сломают…
Вовка оглянулся на Курятню.
Посёлок доживал своё последнее лето. Его сносили. Тупорылые бульдозеры уже работали на окраинах. Они двигались, как утюги, взад-вперёд, взад-вперёд. Острыми ножами срезали ветхие заборы, валили дощатые стены, в труху сминали покосившиеся сараи.
За бульдозерами тянулось ровное, словно вспаханное, поле. По нему рабочие уже выкладывали белые цепочки водопроводных труб.
— Шагай давай! Стал тут, раззявил рот! — неожиданно зло крикнул Григорий, но тотчас почему-то переменил тон: — Вон видишь — за колючей проволокой склады? Там Пал-фанасич работает. Идём.
Не доходя до проволоки, он остановился.
— Дальше сам пойдёшь. Пройдёшь ворота. Там будет вахтёр с винтовкой. Спросит — куда, скажешь: «Мамке обед несу». Понял? За воротами сам встретит. Валяй, а я здесь за кустом подожду. Держи сумку.
Сбитый с толку таким поворотом дела — при чём тут обед? Какая мамка? — Вовка взял сумку — она оказалась лёгкой — и побрёл по направлению к воротам.
В проходной действительно стоял вахтер — старичок в очках и с винтовкой. Опасливо косясь на винтовку, Вовка прошёл мимо него и у первого же барака столкнулся с Кожаным.
— Ага, пришёл! — ласково встретил его тот и, обняв за плечи, быстро увёл в барак.
Живей!
В бараке было холодно. Пахло кожей и краской. Вдоль стен до самого потолка громоздились дощатые полки, на них грудами лежали одеяла, полушубки, стояли банки и ящики.
— На сухаричек, погрызи — я мигом. Кожаный усадил Вовку на табурет, исчез и вернулся с сумкой.
— Отдашь Грише, — сказал он. — Ну, погостил, детка, и хватит, теперь иди.
Ничему уже не удивляясь, Вовка покорно взял сумку, — она почему-то стала тяжёлой, — и потащил её назад к проходной.
Навстречу попались две девочки. Они тоже несли сумки. В сумках стояли кастрюльки, бутылки и лежали краюшки хлеба.
Когда Вовка, пройдя проходную, доплёлся до того места, где они расстались с Григорием, тот неожиданно появился из-за куста, вырвал сумку из Вовкиных рук и торопливо зашагал обратно к посёлку.
— Живей, живей!-шипел он на Вовку, который еле поспевал за ним. — Нам, пока обед не кончился, ещё раз обернуться надо.
Они добежали до базара и остановились у зелёного, сколоченного из фанерных щитов, ларька.
Двое парней, держась друг за друга, примеряли у ларька новенькие сапоги.
Сапоги блестели на солнце, как стальные.
Григорий обошёл ларёк и стал около узенькой, увешенной замками двери.
— Тётя Маня! — шёпотом позвал он.
Ларёк затрясся. Дверь распахнулась, и на пороге показалась огромная женщина — целая гора мяса, упакованная в дюжину кофт и юбок.
— С кем это ты? — басом спросила она, двинув тройным подбородком в Вовкину сторону.
— Новенький. Туда ходил, — многозначительно объяснил Григорий.
— А-а… Это хорошо, тебя-то уж там не пропустят — приметили, — согласилась тётя Маня, протянула огромную, с короткими пальчиками, руку за сумкой, взяла её и исчезла за дверью.
Через минуту ларёк снова заходил ходуном. Из двери высунулась тёти-Манина рука с сумкой.
— Лови!
Григорий на лету подхватил сумку и, не оглядываясь, зашагал прочь…
— Павел Афанасьевич, когда мама придёт? — спросил Вовка Кожаного, второй раз в этот день очутившись в бараке.
— Скоро. Телеграмма есть — через три дня приедет, — трепля Вовку по щеке, ответил тот. — Уехала она тебя искать. А теперь неси, милый, сумку. Неси.
Мир, Вовка и пуговица
Раньше мир был прост.
Он был лишь немногим больше посёлка, где жили Вовка с мамой.
Где-то неподалёку, вероятно, за речкой, лежали города и страны, нарисованные на картах — Ленинград, Москва, Африка,-о которых говорило радио и о которых писали в книжках.
В мире жило не так уж много людей, и все они относились к Вовке самым наилучшим образом. Всё, что будет сегодня, завтра, через год, — всё было заранее известно.
Жизнь была ясной, как медная пуговица.
Отъезд всё изменил.
Жизнь обрушилась на Вовку как водопад, как стремительный поток людей, городов, вопросов и происшествий.
Но хуже всего было то, что происходило с ним последние два дня.
Вовка трусил.
Он отчаянно трусил второй день подряд.
Его пугала непонятность того, что делается в обеденный перерыв в бараке у Кожаного. Пугал вахтер с винтовкой. Пугала тётя Маня-гора мяса в ларьке, где заканчивала каждый свой рейс жёлтая сумка.
— Если кто спросит, — наставлял Вовку Григорий, — говори, несёшь обед. Кожаный твердил:
— Был в милиции. Найдут. Сказано — приедет на третий день.
