катеру шла лодка. Ветер доносил сладкий запах горбуши.
Прохор Петрович лежал на белой больничной кровати, укрытый тоненьким застиранным одеялом.
Над ухом шёпотом бормотал репродуктор.
Ночь лоцман не спал. За окном в чёрном небе падали звёзды. Они летели наискосок из левого угла, вправо и вниз. Не долетев до подоконника, звёзды гасли.
Под утро Прохор Петрович забылся. Ему снова приснился сон.
Снился адресный стол. Стол был огромный. Он стоял над всем городом, упираясь четырьмя ногами в землю.
Маленькие люди суетились у его подножия. Людям нужно было узнать что-то очень для них важное. Они кричали и размахивали руками. Стол стоял молчаливый, как гора. Изредка с него срывались и падали вниз белые листки бумаги.
Прохор Петрович тоже суетился и бегал вместе с людьми Он тянул руки вверх к падающим листкам, но каждый раз толпа относила его в сторону.
Вдруг Прохор Петрович увидел Машку. Она пробиралась к нему. В зубах Машка держала белый листок. Она повизгивала и огрызалась — ей наступали на лапы. Листок белел, как салфеточка на груди.
Прохор Петрович хотел броситься к ней навстречу, но почувствовал, что ноги у него опутаны якорной цепью. Он с трудом волочил их.
Когда до Машки оставалось каких-то десять шагов, Машка и стол исчезли. Вместо города перед ним жёлто и безбрежно горел на солнце лиман. Под ногами качалась палуба…
Прохор Петрович проснулся. Кто-то осторожно покачивал койку.
Перед ним стояли сестра и врач в белых халатах.
— Мы решили выписать вас, — сказал врач. — Только никаких рейсов. Ни реки, ни моря. Служите, если хотите, на берегу. И каждый месяц проверяйтесь у нас.
Мокрая глинистая дорога сделала ещё один поворот. Открылась бухточка. Прохор Петрович спустил с плеча на землю фанерный, с острыми углами, чемодан. Машка подошла к чемодану и обнюхала крышку.
Чемодан пах хорошо: машинным маслом, железом, катером.
— Вот так, — сказал Прохор Петрович, — доплавались мы с тобой, Машка. Будем плавать теперь на берегу. Склад вещевой мне дают.
Весеннее солнце быстро сушило глину. Обочина дороги желтела прямо на глазах. В бухте белой уткой плавала последняя льдина.
Прохор Петрович поднял чемодан.
Ещё поворот — и открылась щитовая база. Чёрные деревянные домики на берегу, вытащенные на зимнюю стоянку щиты.
Щиты лежали, словно старинные корабли, — задрав кверху острые носы, подняв в небо частокол мачт. На одном щите уже прилаживали между мачт серое, в заплатах полотнище.
— Здорово они его расстреляли! — сказал про полотнище Прохор Петрович. — Из пушек, видно, здесь бьют. Вот служба — рвут да чинят! Чинят да рвут.
Он замолчал и начал спускаться с дороги, тропинкой вниз.
Машка побрела следом. За зиму она вымахала в длину, отощала. За Прохором Петровичем лез чёрный с синим отливом медведь ростом с телка. Лез, осторожно ставя лапы на камни, корни, где ловчее упор.
На щитовой базе служба оказалась тихая. Прохор Петрович днями сидел в складе, порол тяжёлую грубую парусину, банками выдавал смолу, перекатывал с места на место свёрнутые в тугие круги мотки верёвки.
Ещё ругал матросов.
— Ну, что вам от неё надо? — говорил он какому-нибудь здоровенному верзиле в тельняшке. — Не с кем бороться? Да вас, таких дурней, здесь сотня. Она же скоро вас рвать начнёт. Ведь растёт — силу набирает. Беда будет!
Матрос стоял перед ним, потный, красный, вытирая шею разорванным рукавом рубахи.
— Где медведь? Небось спрятался теперь — не найдёшь?..
Однажды после такого разговора Прохор Петрович нашёл Машку под одним из щитов. Она лежала, привалясь к длинному коробчатому поплавку и, рыча, вылизывала шерсть.
В бухте сонно плескала вода. Над берегом пахло смолой, стучали топоры. На щите двое матросов кривыми иглами зашивали полотнище — готовили щит в море.
— Что с тобой делать — ума не приложу! — сказал Прохор Петрович и присел возле медведицы. — В город отдать — некому. В лес завести — не уйдёшь… Ну, ладно, сиди здесь, — он привстал, — мне на обед да в море: человек один подменить просит. Хоть раз посмотрю, как тут стреляют!..
Щит на стрельбу повели сразу после обеда. Подошёл буксирный катер, завёл на щит канат — щит уже качался на воде — и потащил его из бухты.
В лимане их встретила волна. Мелкая, частая.
На полигоне — в районе стрельбы — уже ждал корабль. Низкий, серый, он ходил короткими курсами взад-вперёд, держал опущенными книзу стволы пушек.
Катер повернул, повёл щит параллельно кораблю. На корабле, видно, дрогнули и поползли вверх стволы.
«Сейчас ударит!»
Прохор Петрович оглянулся на щит и обомлел.
— Человек на щите!
На мачту щита лез человек. Он торопился, долез до половины мачты, уцепился за перекладину.
Старшина катера схватил сигнальный пистолет и бахнул вверх красную ракету.
— Не стрелять по щиту! — закричал в телефонную трубку радист.
— У-у-у! — завыла сирена. Но было поздно.
В воздухе что-то пропело, и за щитом вспыхнул белый столбик воды. «Снаряд!»
— Лево руля! — скомандовал старшина. Катер повернул к щиту.
На корабле это заметили. Выстрелы прекратились. Когда катер подошёл к щиту поближе, Прохор Петрович ахнул:
— Машка!
Обхватив лапами перекладину, на мачте сидела Машка и испуганно озиралась.
Дрожащую, мокрую, её сняли матросы и передали на катер.
Машка тыкалась чёрным сухим носом в матросские ладони и испуганно повизгивала…
— У-у! — сказал Прохор Петрович и ткнул пальцем в покатый Машкин лоб. — Нашла куда прятаться. И сбежать не успела. Да ведь тебя могли…
Он закашлялся.
— Куда тебя деть? — снова и снова говорил Прохор Петрович, вечерами оставаясь с Машкой в складе. — Когтищи-то отрастила! И что с тобой делать? Сегодня опять матроса помяла? Нет такого здесь, понимаешь, места, чтобы тебя приняли.
