ноги, покуда не влипли. Верно?.. Ну ладно, ты давай спи, а мне что-то больно захотелось к этим хохотушкам подкатиться…
Сказал, а сам повернулся на другой бок и мгновенно заснул.
А Шяудкулис, который заглянул в хлев, чтоб подслушать, о чем будут говорить эти бродяги, крадучись выскользнул во двор. Вытирая о траву измазанные навозом деревянные клумпы, он стал озираться вокруг в поисках какой-нибудь дубинки или чего-нибудь поувесистее. Схватив подвернувшиеся под руку грабли, старик прильнул к глухой стене чулана и принялся выжидать: «Ну, попадись он мне, черт зубастый, греховодник…»
Дочки еще не спали – до отца донесся голос младшей:
– Да померещилось тебе! В первую ночь он, ей-богу, не придет.
– Заткнись! Сама его шаги слышала.
– Интересно, вдвоем они или один только?
– Замолчи ты! Спи. Вроде один…
– А ты небось подумала – к тебе?
– Не подумала, а наверняка знаю. Он и знак подал – на ногу наступил.
– Когда? На какую еще ногу? Ври, да не завирайся.
– А когда я блины к столу подавала.
– Так, может, он нечаянно?
– Может, и нечаянно, – похоже, согласилась старшая.
– Который же? – не унималась сестра.
– Тот, глазастый. Кучерявый.
– Ишь ты… В тихом болоте… Чего ж он тогда мне весь вечер подмигивал?
Отец продрог, и тут терпение его лопнуло, в сердцах грохнул он граблями об стенку раз, другой – зубья во все стороны так и разлетелись.
Улис стреляный воробей, недаром в свое время к повстанцам Гелгаудаса[1] примкнул, – услышав грохот, вскочил и стал трясти спящего рядом товарища.
– А?! Что такое?! – встрепенулся Вилимас.
– Жандармы! Стреляют, слышишь?
– Слышу…
– Бежим через крышу! Живей!
– Бежим!
Крытая соломой крыша прогнила, повсюду зияли дыры, и Улис без труда разгреб отверстие пошире, высунул голову и огляделся. Во дворах наперебой лаяли и выли собаки, в избе мелькали какие-то тени, слышался скрип дверей, но во дворе, кажется, никого не было. Глотая пыль, Улис выбрался наружу и потихоньку сполз вниз по крыше,
Вилимас же решил удрать похитрее: зарывшись глубоко в солому, он раздвинул под собой жердины потолка и опустился прямо на корову, которая уже перестала вздыхать и лениво продолжала жевать во сне свою жвачку.
В углу снова завозился поросенок, заблеяли овцы, и Вилимас опрометью бросился к дверям, распахнул их и выскочил на улицу. А в это время Улис с крыши – вжих!.. Оба испуганно отпрянули, потом вроде признали друг друга, да только ноги сами собой понесли их в разные стороны.
Вернулся Шяудкулис в избу – глядь, постель еще теплая, а жены и в помине нет! Заглянул в боковушку, в горницу, в сени – ни слуху ни духу. «Так что же это, стало быть, творится? – подумал он. – Ограбили или бессовестно надули?»
Сердито отшвырнув прочь деревянные клумпы, мужик полез на чердак. Шерсть, копченое сало, окорока – все как будто на месте. Бросился вниз, к сундуку, откинул крышку – о господи! Да что же это?! Отрезы разворошены, все раскидано-разметано, а денежки, известное дело, тю-тю!.. Шкатулка со всякими там бумажками да квитками не тронута, а узелок заветный как корова языком слизала.
Куда бежать? Что делать? Совсем обезумел мужик, на колени бухнулся перед иконой святого Антанаса, который, как известно, мастер отыскивать пропажу.
– Боже праведный! Святые угодники!.. Обедню закажу, вот те крест, только помоги найти-изловить… Добро еще Морту мою пощадили бы… Ах, Езус-Мария, стало быть, Езус- Мария! Пустил чертей на алтарь…
Не успел он плаксивым голосом все свои беды назвать, как из-под кровати донесся голос жены:
– Это ты, Адомелис? Ах, боже мой, да помоги же мне выбраться! Кровать подними, кровать… Ох, чуть не задохнулась совсем, как муха в молитвеннике…
– Так какого рожна тебе там понадобилось? Чего молчишь, не видишь разве – человек, стало быть, едва рассудка не лишился!
– О господи, кабы ты знал… Что-то как бабахнет, как грохнет раз, другой, словно из пушки, – ну, думаю, те разбойники тебя уже…
