Муж как все мужья

Дов. Я люблю тебя. Как в первую ночь двадцать лет назад.

Ципора. Посмотри на свою седую бороду. Я молю бога, чтоб нашлась такая женщина, которая хоть бы на одну ночь отвлекла тебя от меня.

Дов. Бог такую женщину еще не создал. Я — однолюб.

32. Интерьер. Другая кухня. (День)

Большой холодильник лежит на боку. Дов работает в пустой кухне. Из соседней комнаты доносятся голоса, переходящие в женский плач.

Дов вскакивает с пола, распахивает дверь. В гостиной плачут две женщины и девочка. Старшая женщина, давясь слезами, отвечает на немой вопрос Дова.

Женщина. Вы не слушали радио? Сын наших соседей убит. Такой мальчик! Уже кончал службу в армии. Его ждали домой через неделю.

Женщины, всхлипывая, поспешили на лестничную площадку. На лестнице толпятся плачущие люди.

Из спальни бесшумно появился двухлетний малыш.

Мальчик. Где мама? Почему все плачут?

Дов берет мальчика на руки, нежно прижимает маленькую головку к своей бороде, пытается что-то сказать, но слезы не дают ему вымолвить ни слова.

33. Экстерьер. Лоджия в квартире Дова. (Вечер)

Дов, его семья и несколько гостей сидят за столом на открытой лоджии. Они поют хором, слегка фальшивя, но с душой. Расчувствовавшийся Дов обнимает жену за талию, пока она разливает по чашкам чай. Всем уютно и хорошо. На других балконах и лоджиях тоже сияют огни. Люди ужинают, слышны песни разных стран, откуда съехались в Израиль со всех концов света эти люди. И все это напоминает международный фестиваль.

На тротуаре, под лоджией Дова, виден в свете уличного фонаря полицейский. Он смотрит на часы и задирает голову.

Полицейский. Все! Тихо! Людям время спать.

Песня обрывается. Дов перегибается через перила и приветливо машет полицейскому.

Дов (оборачиваясь к своим гостям). Полицейский — тоже человек. Ему скучно на дежурстве, тянет потрепаться с людьми. Вот за что я люблю Израиль! Даже полицейский здесь — еврей. А что может сделать еврей другому еврею?

Он нарочно роняет через перила кожуру от банана, и та приземляется точно на голову полицейскому. Тот взрывается ругательствами и грозит Дову кулаком. Дов бросает целый банан, и полицейский ловит его обеими руками.

Дов. Ну, что я вам говорил? Где еще такое возможно? Только в Израиле. Он — полицейский, но не антисемит.

В лоджии снова запевают песню, и Дов перекрывает своим баритоном остальные голоса. На других балконах тоже оживает музыка.

Полицейский внизу за обе щеки уплетает банан.

34. Экстерьер. Пляж. (День)

Панорама отелей-небоскребов на набережной Тель-Авива, а между ними и синим морем — золотой пляж, густо усеянный телами загорающих. Среди них — наслаждающиеся свиданием Рома и аптекарша. Они лежат на спинах рядышком, жмурясь от счастья и касаясь пальцами друг друга.

Аптекарша. Ты уверен, что твои уехали?

Рома. Дорогая, я что, сам себе враг? Я их проводил. А теща — за океаном. Вернемся с пляжа — нас ждет шикарный ужин, приготовленный моими руками… Букеты цветов… райская музыка… Ты любишь русскую музыку?

Аптекарша. Я люблю все, что ты любишь. Я тебя люблю.

Рома. И я тебя. Хоть мы еще ни разу не были вместе.

Аптекарша. Эта ночь будет нашей. Я сгораю от нетерпения.

Рома. Ия…

Загоравший рядом мужчина прерывает их воркование.

Мужчина. Послушайте, голубки. Во-первых, сбавьте тон. Я даже возбудился от вашего воркования. А во-вторых, у вас есть шанс не дождаться ночи и не отведать кушаний, приготовленных этим влюбленным джентльменом. Тут прошли два араба и оставили в песке сумку.

Аптекарша. А какое нам дело до этой сумки?

Мужчина. А такое, что там что-то тикает. Я, в отличие от вас, не оглох от любви.

Рома. Ну и что, что тикает?

Мужчина. А то, что в сумке — бомба с часовым механизмом.

Стоило мужчине это произнести, как паника охватила пляж и полуодетые люди ринулись подальше от злополучного места.

Голоса. Полиция! Звоните в полицию!

Опустел край пляжа у воды, а толпа полукругом теснится на безопасном расстоянии от места, где синеет на желтом песке сумка.

И вдруг из толпы выбегает крохотная голая девчушка и направляется к сумке.

Девочка. Моя кукла! Там моя кукла!

Кукла, действительно, лежит невдалеке от синей сумки, и девочка на глазах у застывших от ужаса людей шаг за шагом приближается к ней.

Рома, как верный рыцарь, попрощался взглядом со своей возлюбленной и на виду у ахнувшей толпы ринулся вслед за ребенком. В нескольких шагах от сумки он ее догнал девочку, схватил ее на руки и даже куклу успел прихватить, а затем осторожно, на цыпочках, зашагал обратно.

Толпа встретила его аплодисментами. Мать девочки повисла у него на шее.

Оказавшийся на пляже, полуодетый, журналист сунул к губам Ромы микрофон для интервью. И Рома, с трудом переводя дух от пережитой опасности, не преминул сообщить, что он — русский еврей, а они, русские евреи, так воспитаны, что любой на его месте сделал бы то же самое.

У людей увлажнились глаза от восхищения русскими евреями.

Тем временем явилась полиция и обезвредила сумку. В ней оказались обыкновенные бананы и большой будильник, кстати, российского производства.

Рома (удивленно). — Это же моя сумка… И мой будильник! Как я забыл?

Мужчина, первым поднявший панику, подошел к Роме и натянул ему панаму на нос.

Мужчина. Если каждый русский еврей такой же рассеянный поц, нам в этой стране скучать не придется.

35. Интерьер. Лестничная площадка. (Вечер)

Рома, с огромным букетом в руках, пытается, не уронив цветов, открыть ключами дверь своей квартиры. Из квартиры напротив высунула голову любопытная соседка.

Соседка. Рома! Какой букет! Ваша жена в отъезде, не правда ли? Я сама с ней прощалась позавчера. Интересно, для кого вы не пожалели денег на такой роскошный букет?