отвечала ее госпожа.
У пани Стишинской были веские причины торопиться с окончанием своего туалета, а между тем по уходе горничной она не тотчас же надела вынутое из шкафа свежее платье, а принялась рассматривать звезду цесаревны, которой так неожиданно сделалась на несколько часов обладательницей, и чем больше всматривалась она в нее, тем более возрастало ее восхищение.
Да, ни у кого здесь нет брильянтов такого цвета. Позье прав: кто раз их увидел, тот никогда их не забудет и не пожалеет дорого заплатить. Кому ее прежде показать? Герцогу? Герцогине? Самой императрице? Наследной принцессе?.. Нет! Нет! Она прежде всего побежит с ними к Позье, а уж потом к императрице или к герцогу… Бедная цурка! Все же она ей дочь, и если ее заточение в тюрьму на ней не отразилось, то это потому, что все это произошло в Москве… Если, же ее казнят или сошлют в Сибирь, про это и здесь заговорят, и матери ее не очень-то будет ловко принимать участие в маскарадах… Непременно надо постараться ее освободить… Они тогда, без сомнения, уедут к себе в лес, и о них долго-долго не будет ни слуху, ни духу… Разве что надежды русских людей осуществятся и их цесаревна сделается императрицей?..
Мысль эта заставила ее засмеяться: такой нелепой и неправдоподобной она ей показалась. Императрица так крепко сидит на престоле, герцог так ловко и умно отстраняет тех, кто мог бы служить помехой его замыслам, избрана уже наследница престола, и с каждым днем здесь все больше и больше привыкают к мысли, что после тетки она будет царствовать… Надо быть безумным, как этот Ветлов, чтоб этого не понимать и гнаться за химерами, когда можно было бы жить преспокойно тем, что есть под руками… И не все ли равно, от кого брать счастье, от своих или от чужих? Смешные эти русские люди, все-то у них не так, как у других… Совсем какие-то особенные, не похожи ни на поляков, ни на немцев, ни на французов, ни на кого не похожи… И все от недостатка цивилизации… Герцог, Остерман, Левенвольде, все иноземцы правы, когда утверждают, что такого странного, дикого народа, как русский, Европа долго не будет терпеть в своем соседстве… Уж одна их религия чего стоит!
Туалет был окончен, и она вошла в комнату, служившую мастерской придворному ювелиру, привередливому Позье.
— Ну, месье Позье, я вам, кажется, нашла то, что вам нужно, — объявила она, подавая ему футляр с звездой цесаревны.
— Вы, кажется, ездили к графине Апраксиной? Так это напрасно, мне все ее драгоценности известны. У нее много хороших вещей, но того, что нам надо, у нее нет, — сказал он, не торопясь открывать футляр и небрежно вертя его в пальцах. — Были также у меня в руках вещи графини Румянцевой, прекрасные, слова нет, особенно сапфир, подаренный ей царем Петром Первым, но нам сапфиров не надо…
— А вы взгляните на то, что я вам принесла, — прервала его Стишинская, оглядываясь на дверь, за которой ей почудилось шуршание шелковой юбки.
Презрительно оттопыривая нижнюю губу, француз открыл футляр, и глаза его расширились от изумления, и лицо сделалось серьезно.
С минуту времени смотрел он со сосредоточенным вниманием на звезду цесаревны и наконец, подняв недоумевающий взгляд на торжествующую Стишинскую, отрывисто спросил, откуда у нее эта вещь и известно ли ей, кому она принадлежит.
— Разумеется, известно…
— Это — та самая звезда, в которой цесаревна Елисавета Петровна присутствовала при коронации нашей императрицы! — подхватила герцогиня.
Она подкралась так тихо, что присутствие ее заметили тогда только, когда она заговорила.
— Откуда у вас это, Стишинская? — повторила она вопрос Позье.
— Если позволите, я отвечу на ваш вопрос после того, как месье Позье мне скажет, годятся ли эти брильянты для того убора, который он делает ее величеству, — возразила Стишинская, обращаясь к ювелиру и наслаждаясь волнением, с которым он продолжал рассматривать звезду.
— Что тут спрашивать! Разумеется, это годится. Таких брильянтов нет и у французской королевы… я хочу сказать, такого оттенка, — поспешил он прибавить.
— Вот все, что нам нужно знать! — вскричала со сверкающими от восхищения глазами Стишинская. — Завтра вы ею займетесь, а сегодня мы вас дольше задерживать не станем, уж поздно, и семья ваша, верно, беспокоится, что вас до сих пор нет дома…
Любопытному французу очень было досадно уходить, не узнавши, каким образом попала звезда цесаревны к резидентке герцогини Курляндской, но делать было нечего, приходилось откланяться и удалиться.
— Герцог у себя? — спросила Стишинская у своей госпожи, оставшись с нею наедине.
— Он у императрицы.
— Нельзя ли его вызвать? Мне крайне нужно переговорить с его светлостью по не терпящему отлагательств делу.
— А мне вы этого сказать не можете? У вас от меня тайны?
— У меня не может быть тайн от моей благодетельницы, ваша светлость, — с возрастающим возбуждением возразила Стишинская, — я вам все скажу и буду умолять вашу светлость…
Она опустилась на колени и, быстрым движением схватив край пышной робы супруги фаворита, прикоснулась к ней губами.
— У меня есть дочь, ваша светлость, единственное дитя! — продолжала она со слезами в голосе.
— Знаю, та, что при цесаревне старшей камер-фрау, вы мне это не раз говорили.
— Ваша светлость! Она арестована по шубинскому делу… но она невиновна! Невиновна, как новорожденный ребенок! Вечным моим блаженством готова я за это поручиться!
— Ну, герцогу это должно быть лучше известно, чем вам.
— Спасите ее, ваша светлость! Эта звезда ей принадлежит. Цесаревне было угодно ей ее подарить… это все, что она могла для нее сделать…
— С этого бы и начали. Значит, цесаревне угодно, чтоб императрица оказала милость ее камер-фрау? Так, что ли?
— Так, так, ваша светлость! — вскричала Стишинская, в восторге от оборота, принимаемого объяснением. Ни за что не додумалась бы она одна до такой развязки! А еще Бенигна считается дурой. Дуры такими догадливыми не бывают…
— Встаньте, я пойду переговорить с герцогом и с самой императрицей, если представится к тому надобность… Не беспокойтесь, дела вашего я не испорчу и выпрошу прощение вашей дочери, — объявила герцогиня с самодовольной усмешкой.
— Как мне благодарить вашу светлость! — с чувством вымолвила Стишинская, поднимаясь с коленей и целуя руку своей госпожи.
— Благодарить еще рано. Дайте мне этот футляр, мне, может быть, удастся сегодня же показать императрице эти брильянты. У нее таких нет, и она очень интересуется затруднением Позье. Не дальше как вчера она в разговоре со мною и с Юлией Менгден перебирала все драгоценности своих придворных дам, спрашивала, к кому вы ездили за розовыми брильянтами, и в конце концов решила, что ни у одной из петербургских дам нет того, что нужно…
На другой день в назначенный час Ветлов явился во дворец.
Его уже ждали и тотчас же провели в комнату пани Стишинской, которая не замедлила
