жалящими насекомыми, неохотно согласился бросить истоптанные сапоги. К тому времени сапоги изорвались в клочья о камни. Ибрагим умело вырезал для него сандалии на двуслойных подошвах, пустив в дело шкуру верблюда, мясо которого уже сушилось под солнцем нарезанными полосками на вьючных седлах. Теперь путь пролегал по самому трудно-преодолимому участку пустыни. То было иссушенное бурое пространство — пески и голые останцы каменистой породы, которые в мерцающем знойном мареве легко можно было принять за крыши далеких городов. Жара стояла такая, что каравану приходилось идти по ночам. Днем люди прятались от солнца под кусками ткани или в тени тюков, навьюченных на верблюдов. Песок раскалялся так, что обжигал ноги, а драгоценные мехи с водой день ото дня все больше и больше худели — их содержимое выпивало солнце. Наконец, когда уже казалось, что эта пытка никогда не кончится, Абдулла объявил, что они миновали отметку середины пути. Гектор, который давно уже перестал пользоваться своей киблой для определения сторон света и направления пути, удивился уверенности этого незрячего человека.
— Почему твой дед так уверен? — спросил он у Ибрагима. — Я, к примеру, понятия не имею, сколько мы уже прошли.
— Мой дед пересекал пустыню раз тридцать, не меньше, — с гордостью ответил Ибрагим. — В своей голове он хранит счет дням и часам нашего пути, даже число шагов. Он слушает звуки пустыни и говорит, что каждая часть ее звучит по-своему, и по этим звукам он узнает, где находится. А когда сомневается, то нюхает песок.
И вправду, Гектор заметил, что время от времени старый проводник набирает в руку горсть песка и подносит ее к лицу. У него самого уже не хватало духа, чтобы подвергать сомнению уверенность Ибрагима. А вот Бурдон был не столь доверчив. Он потихоньку набрал немного песка и завернул его в тряпочку. На другой день, ссыпав этот песок на ладонь старого проводника, он через Ибрагима попросил того сказать, сколько еще дней осталось до следующего источника. Старик понюхал горсть и с отвращением отшвырнул песок прочь.
— Что он сказал? — спросил Бурдон.
Ибрагим перевел, и вид у него был обиженный:
— Дедушка говорит, что его принимают за дурака. Либо это так, либо караван ходит по кругу, и мы вернулись туда, где были вчера.
Бурдону стало стыдно.
— Пожалуйста, попроси у деда прощения за меня. Я не хотел дурного. Просто я всю жизнь прожил среди негодяев и шарлатанов и всегда всех подозреваю в обмане.
Но когда караван пересек гряду низких каменистых холмов и Ибрагим, подъехав к Гектору, сказал, что, по словам дедушки, отсюда должен быть виден долгожданный источник, — даже Гектор усомнился в старике. Он напрягал зрение, но не видел ничего, кроме пустыни. Та по-прежнему расстилалась во все стороны, голая, однообразная, совершенно безжизненная. Даже обманчивого блеска далеких миражей, которые так часто заставляли думать, что впереди лежит озеро, — даже этого не было. Но тут его верблюд перешел на рысь, а через несколько шагов пустился в бешеный галоп. Все остальные верблюды тоже побежали. Они рвались вперед ревущей, беспорядочной массой. Едущий впереди Ибрагим гнал своего верблюда еще быстрее, вздымая облака пыли. Три мили бешеного галопа, и вот Ибрагим остановился, спрыгнул на землю и принялся разгребать песок. Он отбросил покрышку из верблюжьих и козьих шкур. Под ней песок, закрытый от солнца, был влажным. Ибрагим и другие погонщики верблюдов выкапывали корыта, на несколько дюймов наполненные водой, а изнывающие от жажды верблюды начали толкаться и лягаться, кусаться и теснить друг друга, чтобы напиться. Лицо Ибрагима под огромной копной волос расплылось в широкой усмешке.
— Дедушке снова удалось, — радостно объявил он. — Худшее позади.
Когда верблюды утолили жажду, Ибрагим попросил Дана, Гектора и остальных проехать с ним немного дальше.
— Там есть второй источник, получше, примерно в часе езды. Я покажу вам, как мы умеем пользоваться дарами пустыни. Пора устроить праздник и пиршество.
— Только прошу тебя, не надо больше никаких кишок, — простонал Бурдон.
— Нет. На этот раз у нас будут жареные страусы.
И конечно — едва они приблизились к следующему источнику, стая страусов, десятка два птиц, сбежала оттуда. Огромные птицы мчались по пустыне, расправив крылья. Гектор видел страусов в императорском зверинце. Но вот так, на воле, — впервые.
— Мы никогда не сможем подобраться к ним на выстрел, — сказал он Ибрагиму. — Они бегут быстрее, чем лошадь в галопе.
— А мы поступим иначе, — ответил юноша. — Птицы предпочитают пить из этого источника. Нам остается только выкопать в песке ямки, где вы заляжете с мушкетами. Птицы боятся верблюдов, поэтому я с ними вернусь к каравану и приведу его сюда в сумерках. Хорошей охоты!
Засада удалась на славу, вопреки опасениям Гектора. Он и три его товарища подготовили свои укрытия. Не прошло и часа после ухода Ибрагима, как из пустыни, не ведая об опасности, явилась стая страусов. Спрятанные мушкетеры выждали, пока огромные птицы не стали легкой мишенью. Первый залп уложил трех страусов. А когда глупое стадо пришло снова, охотникам удалось добыть еще четырех. В тот вечер караванщики вкушали пищу лучшую, чем за все минувшие недели, и Гектор уснул на мягком песке. Он объелся страусятиной.
Его разбудил крик боли. Он сел, чувствуя легкую слабость, и огляделся. Глазам нужно было привыкнуть к полумраку. До рассвета оставалось еще несколько часов, но луна уже взошла и давала достаточно света, чтобы увидеть, что весь лагерь всполошился. Дан уже был на ногах, с пистолем в руке. Верблюды, которых стреножили и поставили на колени, натягивали свои узы, пытаясь подняться. Они испуганно ревели и стонали. Кто-то тревожно кричал. Вдруг какая-то фигура мелькнула между Гектором и дотлевающим костром. На миг ему показалось, что это джинн, один из призраков, о которых рассказывал Ибрагим, злой дух, который бродит по пустыне, принимая разные облики — то человека, то какого-нибудь животного, то пыльного смерча. Этот был в обличье человека, светло-серого с головы до ног, изможденного и совершенно голого. В обеих руках у него было копье, а шевелюра — длинная и грязная. Фигура взглянула на Гектора, и глаза ее на миг сверкнули в лунном свете. Только спустя несколько секунд Гектор понял, что он смотрит на вора пустыни.
Нападение закончилось прежде, чем караванщики опомнились. Исчезли два верблюжьих седла и несколько полосок сушеного мяса. Один из верблюдов истекал кровью от глубокой раны — вор ударил его в плечо копьем.
— Этот разбойник, наверное, хотел искалечить животное, чтобы нам пришлось оставить его здесь, — мрачно заметил Ибрагим.
Он стал звать деда, чтобы тот ощупал рану, и когда ответа не последовало, пошел туда, где у колючего куста старик лег спать. Он нашел старика в сидячем положении и почти без сознания. Абдулла, с его обостренным слухом, видно, первым обнаружил воров, когда те прокрадывались в лагерь, и попытался предупредить. Его безжалостно ударили по голове.
— Они, наверное, следили за источником, ждали какого-нибудь каравана, — сказал старик, когда к нему вернулся дар речи, а купцы собрались вокруг, толкуя о кражах и грабежах. — На сей раз нам повезло. Это всего лишь воры. А будь их больше, нас всех просто перебили бы во сне.
— Они нападут еще? — сердито спросил старший. На нем был все тот же выгоревший красный бурнус, что и в первый день их знакомства, и он был в очень дурном настроении. Он потерял несколько тюков с товаром.
— Это туареги из племени лабесса. Они живут грабежами, — ответил проводник. — Лучше будет каравану уйти утром, прежде чем разнесется весть о том, что мы здесь, и лабесса соберут своих товарищей.
Старший резко повернулся к Гектору.
— Предполагалось, что вы будете сторожить нас! А вместо этого вы храпите у костра. — Он брызгал слюной от ярости. — Когда мы тронемся, вы будете нас охранять. В противном случае вам же хуже!
— Ссориться ни к чему, — вмешался старик. — Береги силы для перехода. Теперь туареги обнаружили нас и не отстанут. Они пойдут за нами следом, как шакалы.
