— А ну, Липкович, запевай!
И Борис, будто он только и ждал команды, тотчас запел:
Ребята дружно подхватили песню. И ряды сразу выровнялись, все зашагали в ногу, в такт песне размахивая руками. Потом затянули вторую, за ней — третью. Пели ладно, стройно, прохожие оглядывались и улыбались.
Подошли к приземистому кирпичному зданьицу артели. Елена Михайловна, приказав нам не расходиться и не шалить, юркнула в низкую, облупившуюся дверь.
Но как тут устоять на одном месте, когда высоко-высоко над головой светит не жаркое, но такое улыбчивое солнце, под ногами весело поскрипывает крупитчатый снежок, а в морозном воздухе пахнет — как бы вы думали, чем? — дынями! Да, дынями! Словно по Пензенской улице только что провезли воз спелых желтобоких костянок. Нет, ни за что не устоишь на месте в такой расчудесный денек — последний зимний денек!
Наш строй нарушил лобастый Колька Мышечкин. Он сбегал к синеющему у забора сугробу, зачерпнул в пригоршни пушистых снежных звездочек. А потом, щурясь, как кот на колбасу, подкрался к Зойкиной подружке Римке, остроносой недотроге-зазнайке, и высыпал снег ей за шиворот.
Римка взорвалась, точно атомная бомба! Она завизжала на всю улицу, запрыгала, замахала руками, И тут такое началось! Трусихи девчонки бросились врассыпную, мальчишки — за ними. То здесь, то там росла куча-мала. Визг, смех, крики.
Когда на крылечке показалась Елена Михайловна, она от изумления всплеснула руками. Но ругать никого не стала. Только шутливо сказала:
— Ну-ну, хватит, рабочий класс! Стройтесь по два. Быстро!
И вот мы ходим по цехам — низким, захламленным помещениям, пропахшим столярным клеем, скипидаром и поджаренными сухарями. Заведующий производством, какой-то нечесаный человек с одутловатым, заспанным лицом, скучным голосом объясняет:
— Здесь, значить, раскраивают материю... И здесь, значить, это самое, обивают диванные спинки.
Смотрю, а у иных наших молодцов на лицах недоумение... Все два часа прошли в какой-то бестолковой толкотне.
Не лучше было и в следующие дни «занятий», когда мы заявлялись в «Красный мебельщик» уже без Елены Михайловны. Тот же нечесаный и непроспавшийся человек скучным голосом говорил: «А вы глядите, вникайте». Но нельзя же все время лишь ходить да глядеть! Мы ведь не туристы. Да и глядеть-то, собственно, не на что.
Иной раз, случается, ребята помогают рабочим принести со склада кули со стружкой или связки гремящих пружин, другой раз — прибить планки к диванам, после того как их обтянут материалом. А чтобы как-то пристроить всех к определенному делу, до этого никто не додумался.
Скоро многие мальчишки и девчонки стали хитрить; потолкаются в цеху минут пять для отвода глаз и удирают. Некоторые же и совсем бросили ходить.
А Борька Извинилкин во время второго нашего посещения артели чуть без пальца не остался. Оказывается, он, миляга, в жизни топора в руках не держал. А тут вдруг расхрабрился перед девчонками, захотел пофасонить, ну и оконфузился.
— Девочки, извините, прошу внимания, — разыгрывая из себя бывалого мастера, петухом кукарекал Борис перед увивавшимися вокруг него сестрицами Полякиными — тощими и длинными, как жерди, девицами. — Вот всего-навсего топор... примитивное орудие производства наших волосатых предков. И вот еще... деревянный чурбан. Сейчас из этого чурбана мы сделаем вещь. Извините, прошу внимания. Берем в правую руку топор, левой придерживаем чурбан. Делаем взмах — и р-раз!..
Тут-то несчастный Боренька и тяпнул себя по руке.
К счастью, отделался он лишь испугом и небольшой царапиной. Пока перепуганные до смерти сестрицы бегали куда-то за йодом и бинтами, побледневший Борька, зажимая платком кровоточащую рану, сказал, обращаясь ко мне:
— Андрей, проводишь меня до дому, а?
— А сам-то ты что... дорогу забыл?
— Не хочу, понимаешь, чтобы мать... Она какая у меня? Психопатка! Раскричится, расплачется. — Борис поморщился. — Пойдем, как друга прошу.
И хотя мне не очень-то хотелось топать в Забегаловку и встречаться с Борькиной маменькой, все же пришлось — надо выручать товарища!
Жил Борис со своими родителями не в центре Старого посада, а на окраине, но зато в каком домище! Комнат семь, наверно. А при доме сад, баня, водопровод. Как говорит мама, не дом, а полная чаша. Борькиному отцу этот домище достался после бабушки — бывшей учительницы музыки, преподававшей когда-то еще в гимназии.
Парадную дверь Борис открыл собственным ключом. В длинном застекленном коридоре мы долго вытирали ноги. А когда вошли в прихожую, Борис прошептал:
— Постой пока тут, я сейчас тебе шлепанцы принесу.
— Не утруждайся, — буркнул я, — мне домой надо.
Он собирался сказать что-то еще, но тут из столовой выплыла маменька — пышноволосая красивая женщина в длинном, до пола, халате.
— Боренька, с кем это ты шепчешься? — спросила она, что-то поправляя на груди. И внезапно остолбенела, увидев забинтованную руку сына.
Я думал, вот сейчас бросится к Борису, вот сейчас закричит... Но вышло все наоборот: Борька сам бросился к матери, прижался к ее груди и, чуть не плача, залепетал:
— Ничего страшного, не волнуйся. Так, царапина. Спроси хоть Андрея — он все видел... Только не волнуйся, тебе вредно.
С минуту она молчала, гладя сына по голове белой, в кольцах, рукой. А потом зашипела — ну гусыня да и только:
— Я кому говорила — не ходи? Тебе, да? К директору пойду... Мой сын не собирается в плотники, он в университет пойдет. Я ему скажу, этому болвану, он у меня будет знать, как издеваться...
Борька пытался остановить мать, но она ничего не хотела слушать и все шипела и шипела.
Мне надоело смотреть на эту расходившуюся гусыню, и я ушел, хлопнув дверью.
Шел и вздыхал — так было жалко Бориса. Испортят парня, честное слово, испортят! И откуда у нас, скажите, пожалуйста, такие маменьки берутся?
Было еще не поздно, и я решил снова вернуться в «Красный мебельщик».
Должен признаться: мне всегда было по душе возиться с разными там рубанками, стамесками. Как-то сломалась у нас табуретка, и я сам ее починил. А показал мне, как и что делать, Алексей Алексеич — мастер-краснодеревщик, сосед по двору. С тех пор я и чиню дома мебель. А прошлой осенью даже крышу над сенями перекрыл. И все один, без чьей-нибудь помощи.
До войны Алексей Алексеич в Москве работал. Работа была тонкая, художественная — реставрировал музейную мебель. А когда народ поднялся против фашистов, Алексей Алексеич ушел на фронт добровольцем. Всю войну пробыл в саперных частях. Вернулся домой без ноги, но на пенсии и дня не сидел. В сорок шестом году у него умерла жена. Вот тогда-то Алексей Алексеич и приехал в наш город к сестре.
Сейчас Алексей Алексеич работает в той самой артели, где мы проходим производственное обучение. Он ремонтирует всякую мебель — столы, стулья, гардеробы. Изредка поступают и специальные заказы: кому-то надо сделать шахматный столик, книжную этажерку, буфет. И тут уж Алексей Алексеич весь преображается. Строгое лицо его начинает улыбаться, глаза то и дело подмаргивают. Поглаживая сивые усы, мастер негромко посвистывает, пристально разглядывает доски, из которых предстоит мастерить вещь.
