Далее якобы Берией описывается часто упоминаемое в антибериевской литературе катание на катере: «Я расхохотался и спросил, как ему нравится моя игрушка (катер. — С.К.)? Ведь правда хороша штучка, прямо для западного плейбоя (ну-ну, слово явно из словаря Берии. — СК.) с девочками».
Затем появляется и «девочка» — якобы «подцепленная» в море некая «известная советская чемпионка по плаванию на дальние дистанции» Людмила.
Якобы Берия в «своём» якобы дневнике пишет о ней так:
«Я притормозил, схватил бинокль и направил на неё. Вот это да! Ну прямо статуэтка, вся золотисто- коричневая в ослепительно-белом купальнике; когда мужчины тянули ее на борт, ягодицы ее торчали, как две спелые сливы…»
«Людмила» осталась, естественно, на ночь и «мы хорошо развлекались, я делал с нею все, что хотел, но она оказалась хорошей ученицей».
Всё это могло бы, возможно, кого-то и убедить. Но вот незадача — изучение ныне полностью изданного (обозначенным тиражом, правда, в 350 экземпляров) Журнала записей лиц, принятых И.В. Сталиным в 1924–1953 годах, показывает, что Л.П. Берия присутствовал на совещаниях у Сталина 1, 4, 10, 11, 18, 20, 25, 29 июня 1949 года.
То есть Берия был на всех июньских совещаниях 1949 года в сталинском кабинете.
Он был там и на всех июльских совещаниях 1949 года: 2, б, 9, 13,16, 18, 23, 25, 29, 30 июля…
И на всех августовских — тоже. Они проходили у Сталина 1, 2, 5, 6, 9, 10, 12, 15, 18, 19, 20, 22 августа с участием Берии, вплоть до 24 августа 1949 года. Через день Берия выехал в Казахстан на Семипалатинский ядерный полигон, на предстоящее 29 августа 1949 года первое испытание советской атомной бомбы.
2, 9,16,23 и 30 июня, 7,14 и 21 июля, 10,13,16,25 августа 1949 года Берия принимал участие в заседаниях Бюро Совета министров СССР, причём 16 июня, 7 июля, 10,13,16 августа 1949 года он на этих заседаниях председательствовал.
4 июня 1949 года Берия подписал представляемый Сталину перечень проектов Постановлений и распоряжений Совета министров СССР по атомной проблеме.
17 июня 1949 года Берия принимал участие в заседании Политбюро ЦК ВКП(б).
23 июня 1949 года Берия наложил визу на записку первого заместителя министра Вооружённых сил СССР Соколовского и начальника Генерального штаба Штеменко о желательности передачи 105, 106, 107 и 108 военно-дорожных отрядов в МГБ СССР.
График, как видим, разнообразный, насыщенный и полностью московский. Так что забавляться с чемпионкой «Людмилой» в июне 1949 года в Гаграх Лаврентий Павлович не мог никак.
Подробно анализировать «Дневники» Вильямса — пустое дело. Достаточно сказать, что общий низкий — даже по нынешним временам торжествующей некомпетентности — уровень «бестселлера» исключил возможность его перепечаток в дальнейшем — после первой публикации в 1992 году. Надо полагать, тираж в сто тысяч полностью насытил формирующийся «россиянский» рынок подобной макулатуры раз и навсегда.
То, что передал мне «Павел Лаврентьевич», было принципиально иным и на правду походило. Вот почему я согласился принять на себя труд подготовки рукописи к изданию с рядом необходимых справок, комментариев и примечаний.
По мере работы — а за два года мне пришлось поработать немало, сверяя даты и факты, роясь в доступных мне архивных документах и разного рода мемуарах и «мемуарах» — моё чувство текста и эпохи, естественно, возрастало. И сейчас, по завершении работы, я хотел бы поделиться с читателем рядом своих наблюдений и догадок.
Вот, например, интересный, на мой взгляд, момент. В дневнике нет ни одной записи, касающейся работы Бюро № 2 при Председателе Специального комитета, через которое шёл основной поток разведывательной информации по атомным вопросам. В ныне рассекреченных документах советского Атомного проекта эта сторона вопроса освещена неплохо, и можно найти немало просьб тех или иных руководителей об осведомлении ряда их подчинённых с деликатной информацией. Так, академик Хлопин дважды обращался лично к Берии с подобной просьбой, неоднократно просил об этом же Курчатов.
Вопреки распространённому заблуждению с определённого момента круг так или иначе допущенных к ознакомлению с материалами Бюро № 2 был весьма велик. К 4 января 1949 года список ознакомленных насчитывал 35 фамилий, включая академиков Курчатова, Семёнова, Хлопина, Иоффе, Вавилова и других учёных, занятых в Атомной проблеме, в том числе — Харитона, Зельдовича, Франк-Каменецкого и др.
Судя по отсутствию записей, самого Берию этот вопрос волновал мало, он находился на периферии его интересов. И по одной этой детали можно понять, насколько высоким был общий уровень проблем, занимавших Л.П. Берию как государственного деятеля, если факт получения ценной информации по атомным вопросам из-за рубежа был для него, надо полагать, малозначащим — с позиций ведения личного дневника.
Интересно и то, как Берия именует наедине с собой Сталина — то «товарищ Сталин», то просто «Коба». Причём официальный, так сказать, вариант в ряде случаев выглядит как проникнутый горькой иронией или досадой, а в ряде случаев — чуть ли не насмешливо. Психологически это объяснимо. Есть неглупое изречение: «Чем старше мы становимся, тем больше у нас оказывается ровесников». Всё верно. Сталин был ровно на двадцать лет старше Берии. В 1919 году двадцатилетний Берия даже в мыслях не мог и близко ставить себя рядом со Сталиным и как-то себя с ним сравнивать.
А как в 1949 году, когда Берии исполнилось пятьдесят, а Сталину семьдесят лет?
Характерна в этом отношении деталь с подписями Сталина и Берии.
Сталин долгое время подписывался полностью «Сталин», а визу ставил в левом верхнем углу. С годами нормой становится сокращённая подпись «И Ст.», при этом свою подпись Сталин накладывает прямо по тексту. Берия до конца использовал полную подпись «Л Берия», но самый последний опубликованный его автограф — подпись на не зарегистрированном Постановлении СМ СССР «О задачах и программе испытаний на полигоне № 2» в 1953 году выглядит так: «Л Б». Это ведь тоже, пожалуй, говорит о психологически ином, более высоком уровне осознания себя.
Берия, безусловно, до конца уважал Сталина, но с начала по крайней мере 50-х годов не мог уже смотреть на него только снизу вверх. Как эффективные менеджеры они к тому времени уже стоили, пожалуй, ДРУГ ДРУГА.
При этом оба они, и Сталин, и Берия, очень уставали и к 1953 году устали — от всего! От груза государственных проблем, от неизбежной лести части окружающих, от многообразного, так сказать, однообразия повседневной жизни.
Но Сталин был на двадцать лет старше, Берия имел фору в два десятка лет и понимал, что за эти годы он и страна могут совершить очень много. А упорное нежелание Сталина формально сделать Берию своим преемником не могло Лаврентия Павловича не обижать, а порой и злить. И тут был прав ученик, а не учитель.
Надо, пожалуй, сказать несколько слов о смещении дат в дневниках военных лет. Иногда запись за то или иное число датирована одним днем^ но сделана могла быть только на следующий день, если судить по ныне опубликованному Журналу посещений кремлёвского кабинета И.В. Сталина.
Это вполне объяснимо — совещания у Сталина проходили, как правило, во второй половине дня до полночи и позднее, с переходом в ночь следующего дня. Иными словами, для ближайших сотрудников Сталина, к которым относился, естественно, и Берия, ночь превращалась в день, день — в ночь, и личные записи датировались с учетом этой особенности жизни.
В первый период работы, когда я лишь осваивал текст, меня смущали как длительные, порой, перерывы в записях, так и малое их количество в некоторые годы, особенно во второй половине 1941 года, в 1942, 1950 и 1951 годах. Но потом я — во всяком случае, для себя — нашёл объяснение этому.
Немногочисленность записей за первые военные полтора года вполне понятна. Как свидетельствуют объективные мемуаристы, тогда Берию можно было застать в рабочем кабинете «живьём» или по телефону практически в любой момент суток.
Впрочем, как признавался «Павел Лаврентьевич», возможно, часть текста была изъята до того, как он и его товарищи смогли снять с дневников фотокопии. Более подробно на атом пикантном моменте я остановлюсь в комментарии к дневниковой записи от 10 июня 1941 года. Сразу рекомендую читателю
