Олег Селянкин
С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, МИНЕР!
«Минер ошибается в жизни только раз», — это известно, пожалуй, всякому. И некоторые даже любят щеголять этой жизненной правдой, будто сами принадлежат к племени минеров.
А задумывались ли вы над тем, сколько раз мог ошибиться минер, но не ошибся?
У летчиков точно фиксируется каждый боевой вылет. Накопилось их положенное число — сверли дырку на кителе или гимнастерке, жди награду. А минеры? Их очень ценят, уважают, про некоторых из них говорят: «Талант!» Иногда даже к награде представляют.
Лишь сами минеры (да и то не всегда) полушутливо говорят товарищу, осилившему очень сложное задание: «С днем рождения!»
Минер Александр Николаевич Варзин по основной гражданской специальности — инженер. Призвали его в войну на флот, присвоили звание техника-лейтенанта и задумались, куда и кем назначить: военного образования — ноль без палочки, даже козырнуть толком не умеет.
Пока думали и прикидывали, фашисты возьми и сбрось мины в Волгу. Да не простые мины, к борьбе с которыми мы были готовы, а настоящие морские — неконтактные, то есть такие, что взрываются от магнитного поля или шума винтов корабля, боя колес парохода.
Не было у Волжской флотилии средств борьбы с этими минами, вот и собрались у командира бригады траления все его штабные специалисты, чтобы сообща найти выход из создавшегося критического положения.
В самый разгар споров, когда иной командир и мимо кабинета комбрига пройти остерегался, чтобы ненароком гнев начальства не вызвать, вдруг распахивается заветная дверь и входит техник-лейтенант Варзин. Худощавый, лицо продолговатое, и с него на всех ласково и чуть виновато смотрят голубые глаза. Во внешности его не было ни силы физической, ни командирской представительности. Даже голос тихий, в разговоре все время будто виноватость звучит: «извините», «прошу прощения», «если вы не возражаете». Словно дипломат какой, а не командир с тобой разговаривает.
— Извините, пожалуйста, я, конечно, помешал, но мне пришла, как кажется, довольно интересная мысль, — журчит он и прямо к столу комбрига шествует, да не к уголочку, а с той стороны, где сам комбриг сидит. — А что, если нам на обыкновенный трал подвесить намагниченные стальные тросы? Мне кажется, они создадут то магнитное поле, которое позволит нам взрывать вражеские мины. — И добавил, положив перед комбригом два листа бумаги: — Тут чертеж и кое-какие расчеты, прошу проверить.
Так родился «хвостовой трал». Правда, коротка была его жизнь, но роль свою он сыграл, именно с ним мы и бросились в первую схватку с вражескими минами. Он же, этот трал-недомерок, натолкнул начальство на мысль назначить Варзина в минно-испытательную партию. Комбриг так и сказал:
— В МИП его, в МИП!
С этого момента, как добродушно подначивали остряки флотилии, Варзин «резво и семимильными шагами устремился к адмиральским высотам». Действительно, после того совещания, о котором конечно же было доложено самому командующему флотилией, адмирал стал только за руку здороваться с техником- лейтенантом, а позднее, когда фашистские самолеты-миноносцы развили максимальную активность, в его личное распоряжение были выделены два катера-тральщика, полуглиссер и даже полуторка.
Все у Варзина шло нормально, если это слово применимо к человеку, находящемуся в районе активных боевых действий, и вдруг новость, которой не хотелось верить: техник-лейтенант Варзин напился почти до полной потери сознания и в таком состоянии носился по Волге на полуглиссере и из пулемета расстрелял: все фонари на бакенах, створных знаках и перевальных столбах, расстрелял на том самом участке реки, где фашисты каждую ночь особенно активно ставили мины!
Откровенно говоря, ужаснулись мы содеянному. Ведь время-то какое было? Фашистские полчища в двух местах к Волге вышли, самого главного порой для фронта не хватало, а тут фонари на знаках речной обстановки уничтожены, значит, на этом участке по ночам теперь не будет судоходства. Ну, чем не вредительство, не прямое пособничество смертельному врагу?
Командир бригады траления немедленно затребовал к себе Варзина. Ответили, что явиться тот никак не может «по случаю пребывания в сильном алкогольном опьянении».
Выходит, Варзин — алкоголик? Тот самый Варзин, который и свои-то законные сто граммов отдавал матросам?!
Комбриг умел не только приказывать, но и ждать, поэтому было передано приказание, которое помню дословно и сегодня: «Как только этот пьяница протрезвится, пусть сразу же явится ко мне».
Если верить сообщениям, поступавшим в штаб, трое суток беспробудно пьянствовал Варзин. И все эти трое суток мы волновались за Варзина, но не потеряли способности и вести наблюдение, кое-какие выводы делать. А они, наблюдения, свидетельствовали, что на том участке Волги, где Варзин побил все фонари на знаках речной обстановки, фашисты прекратили минные постановки. Почему прекратили? Вывод напрашивался только один: там судовой ход не был обозначен, вот фашистские летчики, покружив над затемненной Волгой, и улетали туда, где огни бакенов точно указывали фарватер, на него и ставили мины.
Вывод свой мы, конечно, довели до сведения командования, и оно, подумав, приказало впредь на ночь не зажигать огней, обозначающих судовой ход. Командование отдало такой приказ, а нам невольно подумалось: зачем до этого горели все те огоньки? Ведь судоходства на Волге ночами давно не было?!
А тут и у Варзина «запой» кончился и явился он к командиру бригады, но тот разговаривать с ним не стал, сразу переадресовал его к командующему флотилией. Тогда штаб нашей флотилии располагался уже на левом берегу Волги, располагался в землянках и палатках, от вражеских самолетов прятавшихся под курчавыми дубками. Я случайно оказался у палатки командующего, когда туда вошел Варзин. А стенки палатки небось и сами знаете какие? Вот и слышал каждое слово их разговора.
Сначала адмирал криком кричал, ругал Варзина за то, что он побил фонари; где теперь цветные стекла возьмешь, если они вдруг понадобятся?
Потом голос командующего стал нормальным по громкости, тогда и было сказано:
— И вообще пора бы знать, что на военной службе подобный анархизм недопустим. Родилась у вас идея? Прекрасно! В письменной форме изложите ее и отдайте своему непосредственному начальнику.
— Простите, а если он бессилен решить вопрос, который я ставлю? — впервые прозвучал в палатке командующего голос Варзина.
— Он передаст высшему начальнику, — бодро начал командующий, вдруг неопределенно хмыкнул и уже совсем другим тоном, не поучающим, а несколько удивленным и одобряющим: — Оказывается, ты не так прост, как кажешься… Ускорил продвижение своей идеи?.. Мог бы и матроса поставить к пулемету…
— Извините, товарищ адмирал, но именно этого я позволить себе не мог. И вы сами прекрасно знаете, почему…
— Молчать! — опять взвился до крика голос командующего. — И чтобы впредь ничего подобного не было! Сам за тобой теперь доглядывать буду!..
Прошло еще какое-то время, и мы заметили, что Варзин перестал без вызова врываться к командиру бригады, что теперь, когда даже вызывали, он садился у самого выхода и рта не раскрывал, только пометки в блокноте делал, как примерный школяр. Одни из нас решили, что до него наконец-то дошли основы воинской службы, но кое-кто высказал мысль, что после такого разговора с командующим он стал побаиваться начальства. В эту же строку приплели и то, что даже на своих подчиненных матросов он ни разу голоса не повысил. Правда, отметили — просьбы Варзина выполнялись матросами быстрей, чем иное
