интонациях. Нам обеим кажется, что на другом конце телефонного провода птенец, раскрывающий рот и по праву требующий пищи, мы нервничаем, нам почему-то стыдно, что две взрослые птицы не могут его накормить. Наконец, подворачивается подходящий вариант, хотя моя коллега сомневается, у нее есть еще претендент на найденную квартиру, она, как Фемида с колеблющимися в две стороны весами: на одной чашечке молодец в кожаной куртке — браток не браток, но человек явно неформальный, может, и не из «нас», но уже точно не из «них». Он смущенно стоит перед нею, посверкивая золотой цепью, косноязычно оправдывается, что ему нужна как раз такая квартира, а Денис — на другой чашечке, как Чацкий на балу, стоит у противоположной стены в костюме с кейсом, весь — благородное негодование, ну, что это за манеры, как это можно устраивать такие смотрины, и моя коллега все же колеблется, потому что обладатель цепи, кажется, обещает ей что-то там еще заплатить, я, конфузясь, шиплю в ухо Денису, что ему, видимо, следует сделать то же, и он, презрительно морщась, смотрит на мою коллегу с брезгливой жалостью и неопределенно пожимает плечами.
Но тут в дело вступает хозяйка квартиры, простецкая бабушка, явно принадлежащая к «нам», на нее, наверное, тоже действует общий гипноз, она, посмотрев на обоих претендентов, безошибочно устремляется, семенит к Денису, обходит его, осматривает и с одной, и с другой стороны, и движимая, видимо, присущим и ей тоже врожденным почтением к «начальству», делает выбор.
И не знает старушка, на что она себя обрекла, понадеявшись на то, что такой благопристойный молодой человек не попортит ее шифоньер и телевизор. Заходит спор о новом диванчике, который по договору она должна приобрести для Дениса, из Денисова портфеля немедленно появляется каталог «Икеи» с образцом дивана, на котором, по его мнению, здоровее всего спать, и напрасно старушка пытается доказать, что в ее комнатку не подходит по цвету такой диван, и что он для нее дороговат, и что она-то хотела приобрести другое. «Вы поймите, я должен хорошо отдыхать, у меня ответственная работа», — строго внушает ей новый жилец, и пожилой сын старушки, приехавший из Германии, тоже поддается гипнозу и с пониманием соглашается. Но напрасно он пребывает в грезах согласительного умиления — никакой симпатии к себе он этим не заслуживает, Денис смотрит на живущего в Германии на пособие тунеядца с откровенным неодобрением, несколько раз еще грозится «вот сейчас встать и уйти» и называет всю семейку хозяев «душными» за то, что они спорили о диванчике и имели наглость обсуждать еще какие-то пункты договора.
Все, в конце концов, завершается, подписывается договор, выясняется, что Денис снимает квартиру, потому что делает в своей евроремонт, дополнительно заплатить моей коллеге он, конечно, забывает, и та сразу вспоминает отвергнутого обладателя цепи. Мы выходим с Денисом на улицу, он долго рассказывает, как тяжек его удел, как он устает, сколько часов каждый день «фигачит» на своей ответственной работе, и это сознание собственной исключительности так искренно и наивно, что невольно внушает симпатию.
И, распрощавшись с Денисом, я думаю, как же все же «нам» «им» противостоять, как не давать взгромождаться себе на шею. И ничего иного не придумываю, как не ходить больше на Приморскую, в темные дворы, а выбирать хоть в цепях, хоть в коже, но каких-то других клиентов.
Сами
Мы давно уже сами по себе, мы не употребляем в разговорах понятие «они», мы не ждем, что «они» дадут, разрешат и заплатят, мы не говорим: «они не повышают нам зарплату», я, будучи бухгалтером нашей маленькой фирмы, сама ее начисляю, если нет зарплаты, значит, не заработали, и не на кого пенять.
Мы давно уже общаемся только с теми, с кем хотим, наш маленький круг сформирован, мы ни перед кем не заискиваем и не ищем ничьей поддержки, мы не жалуемся, что нас кто-то раздражает; если кто-то не нравится, мы с ним просто не встречаемся, у нас нет необходимости и обязательств общаться с неприятными людьми.
Мы за все платим сами, у нас нет ни льгот, ни социальных пакетов, мы не рассчитываем, что кто-то что-то нам обеспечит, подарит, сделает, принесет.
Мы много работаем, у нас нет времени смотреть телевизор, поэтому и нет причины сетовать, какую там показывают глупость, если выдалась минута, всегда найдется что-то интересное, мы сами выберем, на что потратить время, и сами себя развлечем.
Мы надеемся, но не требуем, мы понимаем, что никто никому ничего не должен, поэтому если что-то не получается, мы стараемся сделать лучше и никого не винить.
Мы умеем не все, но многое, мы верим, что любой труд почетен, и ни от какой работы не воротим нос.
Мы не боимся начинать с нуля и не говорим, что мы не умеем. Мы боимся, что не все из прошлого в себе искоренили: нет-нет да и прорвется привычка считать, что все другие тоже должны быть, как мы, а если нет, то они не правы.
В диком лесу, где мы живем, нет законов, мы готовы к худшему и знаем, что защищаться придется самим.
Мы презираем проходимцев с лисьим взглядом, кормящихся за счет чужих карманов, мы в грош не ставим их лицемерное кривлянье, какое нам дело до них, а им до нас?
Мы — беспризорники, мы выживаем, как умеем, мы верим в судьбу — алгоритм, заложенный в компьютер, и в то, что питание не даст внезапный сбой.
Мы доверчивы, мы помогаем слабым, мы несем свою ношу, пока есть силы, не задумываясь, что будет потом.
Мы не считаем, что правильно живем, и ничем не гордимся, просто мы уже не знаем, как можно иначе жить.
Восток и Запад
Он приезжает в Америку не в поисках лучшей доли, не в надеждах реализоваться как личность в обществе неограниченных возможностей — его родители, бежавшие из коммунистического Китая, привозят его ребенком в страну, где трудолюбие и здравый смысл вознаграждаются на благо общества и семьи, где законы работают, где есть возможность воспитать детей в духе благонамеренности и прилежания.
Он растет, его не влекут слова, события и идеи, все то, что расплывается и ускользает от четкого логического анализа, его привлекают машины, работающие по физическим законам, химические реакции, из которых невозможно убрать ни один элемент, компьютеры, мощный интеллект которых раскладывается на простейшие, ясные даже ребенку компоненты.
Духовные поиски юности тоже обходят его стороной: его не занимает ни старая религия, несущая мятущимся душам мир и покой, ни новые философские учения, опровергающие традиционные человеческие ценности, ни любовь сексуальных женщин, приносящая в жизнь очарование и блеск. Он изучает в университете точные науки, и у него всегда есть работа в старом, купленном родителями для сдачи в аренду доме, где надо бороться с плесенью и требуют ремонта то перекрытия, то водопровод.
Он оканчивает университет, работает программистом, компьютерная индустрия представляется ему в виде слоеного пирога, все прослойки которого — программисты, системщики, аналитики — выполняют свою функцию и трудятся в своей области на пользу корпорации и клиента. Ему кажется, что вся западная цивилизация выстроена по такой же разумной модели: он уважает западную медицину, основанную на современных лабораторных исследованиях, западную юриспруденцию, способную в нужный момент прийти гражданину на помощь, западный образ жизни, дающий трудящемуся человеку возможность поддерживать себя в форме, чтобы долго и плодотворно трудиться и успеть воспитать детей.
В сорок лет он еще не женат, он живет с матерью в том же вечно ремонтируемом доме: старые китайские женщины отличаются скверным характером, они полны суеверий и предрассудков, они окуривают дом благовониями, чтобы отогнать злых духов, они делят еду не на вкусную и невкусную, а на
