Господи, когда он сделает что-то такое, что будет принято всеми! Да не ордена и Госпремии я для него хочу — покоя! Ведь сплошные нападки и издевательства.
— Ах, Оля, это не жизнь! Это мука! Что ни начнем — все не выходит, все навлекает новые неприятности. И это… — Елена Сергеевна бросила альбом на коврик. — Это обвинительные документы травившим его негодяям. Представь: около трехсот отзывов и рецензий, из них только три положительных. Только три! Какое сердце может это выдержать, какие нервы?
— А тут еще… Ой, я так перенервничала… Михаил читал, как всегда, впечатляюще. Были оба Файко, Марков, Виленкин. Последние главы слушали почему-то закоченев. Все их испугало. В коридоре меня уверяли, что ни в коем случае никому показывать роман нельзя. Могут быть ужасные последствия. Ужасные! — Ольга сделала страшные глаза, но Елену Сергеевну и без того лихорадило. Она зябко закуталась в шаль.
— Здесь у нас всегда сквозняки…Что… Что ты сказала… Никуда не подавать? Господи, он носится с этой книгой 10 лет, а может, всю жизнь. Это его Фауст, его завещание, его лебединая песня… И это — гениально!
— Лена, я понимаю — у вас любовь. Но надо же отдавать себе отчет в происходящем! Этот его роман не что иное, как бессильное злопыхательство больного человека. Я ж своими руками под его диктовку перепечатала весь текст. И представь: ни разу не улыбнулась. — Ольга нервно закурила.
— Не может быть. Ты просто сейчас сердишься.
— Леля, все значительно серьезней, чем мое настроение или мой личный вкус. Послушай доброго совета — уговори его не читать пока нигде. Пусть как бы дописывает. А там… Там будет видно.
— Ольга! — Елена Сергеевна запнулась от растерянности. — Ты…Ты просто ничего не поняла!
— Поняла. И учти, если заварится каша — я здесь ни при чем.
Эту книгу Булгаков читал уже много раз по главам, по мере написания. Родившийся текст словно требовал немедленного слушателя, автор нуждался в реакции близких по духу людей. Уж очень странно рос этот текст — прямо из тайников души и обрастал всем, что оказалось в прожитой жизни самым главным.
Он создал мир, без которого наш нынешний, реальный оказался бы другим — беднее, трусливее, безнадежней. Жизнь в немоте, в ожидании, в неверии, в возмездии — все вложил измученный писатель в своего мастера. А главное — свою жажду высшего заступничества. Явление Воланда в его судьбе и судьбах уничтоженной переворотом интеллигенции было желанным чудом.
Он натравил свою нечистую силу на ОГПУ, сделав Воланда как бы единомышленником Иешуа Га- Ноцри. И небо, и преисподняя сошлись в отмщении за поруганную интеллигенцию. Но все, что могли сделать Воланд и Иешуа, — это убить Мастера и Маргариту и дать им убежище в Вечном покое. На этом свете властвовал Черный властелин, и ни Воланд, ни Иешуа ничего сделать с ним не могли.
Первые главы романа, носившего тогда название «Великий канцлер», были прочитаны десять лет назад на квартире Попова в обстановке большой секретности. Немногочисленные слушатели — Попов с женою и Ермолинский — дали по просьбе автора торжественную клятву о неразглашении услышанного. Горели свечи, лицо читавшего было мучительно похоже на Того, распятого на кресте. Местами он переходил почти на шепот. Атмосфера причастности к великому таинству объединила притихших людей, запомнивших на всю жизнь слова, которыми начинался вставной роман: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой…»
Новый Булгаков открылся перед ними.
Михаил возвращался вдвоем с Ермолинским по пустынным арбатским переулкам. Он искоса взглянул на спутника:
— Ну?
— Гениально! — выпалил Сергей со всей непосредственностью.
— Ну, брат, ты решительный критик! — захохотал Булгаков, и его лицо раскраснелось то ли от мороза, то ли от возбуждения. Низко и тускло желтели уличные фонари в морозной мороси, зеркальной чернотой мерцали темные окна, и над всем этим — над крышами, трубами, людскими судьбами — в серебристом сиянии ночи плыли кресты на синих в золотых звездах маковках церкви.
— Побожись! — серьезно потребовал Михаил.
— Клянусь — это совершенно невероятно!
И тут, схватив Сергея за руку, Михаил стал выплясывать нечто невообразимое.
На сверкающем тонким серебром булыжнике кривенького переулка две черные фигуры выламывали «Камаринского», бросая паучьи тени на стены спящих домов.
После, когда Булгаков назвал свой роман «Консультант с копытом», Сергей дал другу важный совет:
— Консультант со сдвоенным пальцем в виде копыта… это уж слишком. Все знают, что у вождя непорядок с пальцами ноги. Непременно найдутся любители отыскивать прототипы, тыкать пальцем. Боюсь, тебе будет трудно отвертеться… Если, допустим, зайдет беседа на Лубянке.
— Эх, Лубянка меня и так достанет. А копыто уберем. В самом деле — глупо даже как-то. Вроде намека.
В 1930 году, в момент душевного кризиса, Булгаков хотел уничтожить написанные главы и уже порвал листы. В 1931 году Булгаков вновь обратился к роману. Работа над второй редакцией проходила вплоть до 6 июля 1936 года, когда была завершена последняя, 37-я глава второй редакции. Булгаков еще не остановился на каком-то одном названии для своего произведения. В качестве вариантов он в процессе работы испробовал «Великий канцлер», «Сатана», «Вот и я», «Шляпа с пером», «Черный богослов», «Он появился», «Подкова иностранца», «Пришествие». Кроме того, писатель вписал подзаголовок: «Фантастический роман», пытаясь более точно указать жанр произведения.
Во второй редакции текст романа был уже довольно близок к опубликованному. Уже в наброске 1931 года в роман вошла Маргарита вместе со своим безымянным спутником, именуемым в дальнейшем Фаустом (это имя встречается лишь в набросках планов) и поэтом, а так же, как и в окончательном тексте, Мастером. Хотя Воланд здесь занимал доминирующее положение в действии и композиции романа, роль Маргариты и ее возлюбленного была значительной.
В октябре 1934 года вторая редакция вчерне была завершена. Мастер играл в романе все более заметную роль, в частности, он заменил Воланда в сцене у постели Ивана в психиатрической лечебнице. 6 июля 1936 года была записана последняя, заключительная глава второй редакции, 37-я по общему счету — «Последний полет».
Это уже был роман «Мастер и Маргарита» — рядом была Елена и лирическая линия, а также тема мести обрели реальное очертание. Но главы вставного романа отпечатались в памяти намертво и явились на страницы нового варианта почти в первозданном виде.
Булгаков писал веселый роман. Хотя веселье в нем смешивалось с грустью. И все же Булгаков, смеясь, расставался со своим прошлым.
И, может быть, с жизнью.
Как ни страшна эта аналогия, но роман Булгакова и смерть Булгакова стоят рядом. «Мастер и Маргарита» — фантастический роман, пронизанный юмором. Но это и роман о смерти. Страницы его дописывались слабеющей рукой. И заплачено за него было не часами вдохновения, а жизнью автора.
«Последний роман» стал евангелием советской интеллигенции. Сатира, трагедия, сага, фэнтези, эпос, сияние Небытия и последний приговор Бытию. Оправдание и искупление всех совершенных и не совершенных ошибок. Вдохновенная ненависть, разносящая эпоху и державу под гогот игривых чертяк и корчи общегосударственного идиотизма.
— Миша, ты продолжаешь дописывать и совершенствовать роман. Но, по существу, он завершен. — Елена Сергеевна медлила с самым больным вопросом. И, наконец, спросила: — Что будем делать дальше?
Михаил подержал на ладонях увесистый фолиант.
— Вот он — весь тут — 327 страниц машинописного текста!.. Ты спрашиваешь, что делать? Не знаю. Вероятно, ты уложишь роман в бюро или шкаф, где лежат убогие мои пьесы, и иногда будешь вспоминать о нем. Суд свой над этой вещью я уже совершил, и если мне удастся еще приподнять конец, я буду рад, что книга закончена и достойна того, чтобы быть уложенной во тьму. Меня интересует твой суд, а буду ли я
