—Ничего, ничего, вы полюбуйтесь на этого эпикурейца. Молодцом пошел. Пульс восемьдесят. В плотных слоях атмосферы это ведь прекрасно! Как чувствуете себя, «Кристалл»?—впервые окликнул он его по позывному.
—В плотных слоях атмосферы чувствую себя отлично, — медленно и спокойно отозвался Алексей, как привык отзываться, когда надо было отвечать на запросы
Земли, а он находился в воздухе, в кабине сверхзвукового реактивного истребителя.
Позднее, уже на орбите, пришло состояние невесомости. Это было на первых порах ново и необычно. Как только Горелов отвязался от кресла и шагнул в узкое пространство кабины, он тотчас же очутился вниз головой над полом. Он дотронулся до твердого простенка между приборной доской и задраенным окном иллюминатора и сразу же вернул себе прежнее положение. Очевидно, в это время кабина была на контрольном экране, потому что голос генерала Моча лова немедленно приказал:
—Не увлекайтесь плаванием в невесомости! Привяжитесь к креслу. Через двадцать минут перейдете с орбиты на траекторию.
Как все-таки хорошо было на орбите! Голоса «оттуда», с космодрома, были громкими, моря и континенты родной планеты светились ободряющим разноцветьем. А потом «Заря» взмыла вверх и понесла его на большой скорости к Луне, утратившей свой желтый цвет и ставшей на какое-то время черной и угрюмой.
Алексей открыл тяжелые веки и вздохнул. Никаких перегрузок он не ощущал, только во рту было немного сухо, да еще в ушах навязчиво раздавался тот же однообразный мотив: «дон-дон-дон», появившийся примерно на высоте тридцать тысяч километров. Он приоткрыл забрало гермошлема и, сняв со стены баллон с минеральной водой, сунул в рот наконечник-пистолет. Без этого пистолета нельзя было обходиться в полете. Капли воды в невесомости тотчас же превратились бы в белые шарики и стали летать по кабине, обливая приборы. Утолив жажду, Горелов повесил баллончик на место.
Неприятное, почти режущее состояние одиночества рождало десятки сомнений. «В чем дело? Почему меня не вызывают с Земли? — думал с опаской Горелов. — Может, вышли из строя батареи электропитания? Нет. Тогда бы погас свет и перестал работать глобус. Он не успел найти предположительного ответа на эти вопросы — замигали на стенде сигнальные лампочки.
- Я — Земля, — раздался не то чтобы невнятный, но уже безнадежно далекий голос. — Подтвердите удовлетворительность самочувствия и готовность продолжать полет. Прием.
- Я — «Кристалл», — ответил Горелов, с нажимом выговаривая два «л», — чувствую себя отменно.
- Что бы вы хотели передать своим соотечественникам?
- Сердечный привет и то, что задание будет выполнено в полном объеме. — Он поглядел на стрелки часов и, ободренный этим общением с Землей, улыбнулся: — Мои земляки пусть поступают, как хотят, а я ложусь спать, чтобы не нарушать распорядок.
Радиосвязь прервалась, а он и на самом деле попытался заснуть. Но сон был хрупок, проваливался, как тонкий ледок под ногами переходящего реку. Сначала приснился Верхневолжск в белой кипени весеннего вишневого цветения. Он снова попробовал заснуть, но вместо сна сумятицей мыслей оборачивалось прошлое и будущее. Он уже не принадлежал Земле, так же как и не принадлежал еще окололунному пространству, к которому стремился. «Дон-дон» — одурманивающе звучало в гермошлеме. «Может, доложить об этом космическом джазе на Землю? — подумал Алексей, но тотчас же отбросил эту мысль: — К черту! Еще подумают, паникую».
Он размышлял о Земле, и только о Земле. Он видел перед собой деревянные ступеньки знакомой лестницы, пахнущие сосной, и Лидию, спускавшуюся по ним. Она опиралась на его плечо. Ей было холодно в тонком домашнем халатике с короткими рукавами. Руки ее пахли парным молоком. Алексею казалось, будто даже здесь, в кабине, слышит он этот запах. «Она со мной, — подумал он, счастливо жмурясь, — значит, со мной не может ничего случиться. Как я ее буду любить, когда вернусь!»
Затем он подумал о матери, о друзьях, о Тимофее Тимофеевиче, который за исход полета волнуется, пожалуй, больше самого Горелова, пилотирующего «Зарю». Постепенно мысли о Земле отошли на второй план, и он постарался представить себе самое близкое будущее, тот час, когда «Заря», повинуясь заданной программе, выйдет на окололунную орбиту, полную неизвестности и возможных неожиданностей. Он скользнул взглядом по счетчику, регистрирующему облучение, и по прибору, показывающему
удаление от Земли. Ничего тревожного в показаниях не было. Просто по дуге гигантского эллипса «Заря» уже отдалилась от Земли на сто восемьдесят тысяч километров.
И еще прошел день. Земля то пряталась в черной неведомой темени космоса, то появлялась — или слева или справа, — и тогда становилось как-то теплее на душе. Голубой непрерывно льющийся свет кабины бодрил, и остаток пути не казался уже таким тяжелым. Алексей с аппетитом выпил из полиэтиленового пакетика бульон, съел шесть маленьких сандвичей и запил все это остужающей минеральной водой. В бортовом журнале он сделал все положенные отметки и своевременно лег спать. То ли от того, что он привык к постоянному состоянию невесомости, то ли от того, что цель была уже близка, он перестал волноваться и быстро заснул.
Новый нелепый сон обрушился на утомленное сознание космонавта. Чудилось ему, будто маленьким мальчиком бегает он по Покровскому бугру в Верхневолжске, играет с ребятишками в «квача». Прошел теплый ливень, и босые ноги так и влипают в мокрый суглинок. Длинноногий Володька Добрынин настигает его и вот-вот притронется, застукает, сделает «квачом». Но вдруг на глазах у онемевших ребят он, Алешка Горюн, отделяется от обрыва и плывет, кувыркаясь, по воздуху над желтым суглинистым срезом бугра и над сероватой водной гладью Волги-реки, а на трехпалубном теплоходе люди замирают в удивлении, разбегаются по каютам, лезут в ужасе под лавки. А он, Алешка, успокаивая, кричит им со смехом: «Чудаки! Я же поборол силы земного притяжения и сейчас выхожу на орбиту!»
Он очнулся от страшного звона и после крепкого сна даже не сразу понял, где находится. Но сознание мгновенно вернуло к действительности.
- «Кристалл», «Кристалл», — услыхал он голос генерала Мочалова, — как самочувствие? - Жалобы есть?
- Я не создан для жалоб, Сергей Степанович.
- А без шуток, Алексей Павлович?
- Пульс семьдесят, давление сто двадцать, — ответил он.
- Так и держите, — посоветовал Мочалов, — через двадцать минут кораблю будет сообщена новая космическая скорость, включена дополнительная ракетная установка и вы окажетесь на селеноцентрической орбите.
Горелов боязливо взглянул на приборную доску. Триста восемьдесят пять тысяч километров удаления от Земли. Наконец-то! Он задохнулся от волнения. «Дон-дон» — еще сильнее застучало в ушах. Неизвестность и пустота окружали его со всех сторон. Но теперь он знал, что цель приблизилась, и от этого волнение постепенно улеглось. Сознание стало ясным — он теперь видел конец пути, намеченного «туда». Несколько витков вокруг Луны — и он свободен. Он промчится над ее вечно сонной стылой поверхностью, временами сближаясь с ней до пятидесяти километров, сделает фото- и киносъемку и снова уйдет на гиперболическую кривую снижения.
Прошли томительные двадцать минут, прошли быстро, будто он их проглотил нервным ожиданием. «Зарю» резко встряхнуло, но он не вздрогнул при этом от неожиданности, потому что прекрасно знал, что это включились тормозные двигатели. На приборной доске зажглись две красные сигнальные лампочки. Вскоре они погасли, и с космодрома донесся торжественный голос Тимофея Тимофеевича:
— «Кристалл», Алешенька! Поздравляю, родной! Вы уже на селеноцентрической орбите! Вы над Луной. Докладывайте параметры!
«Дон-дон» — громче обычного прозвучало в ушах, но это уже был не надоедливо-угнетающий, а победный, набатный звон. «Я над Луной! — гордо подумал космонавт.— Я, верхневолжский парнишка Алешка Горелов!»
Радость совершенно убила сомнения, владевшие им всего несколько часов назад. «Я над целью, — весело передал по радио Алексей. — Иду с расчетной скоростью. Сейчас высота орбиты двести километров».
