шарику топает, так и застыл. И слова не выговорит. Совсем как тот гоголевский чоловик, который вареником подавился. А тут… старушек набрали, глаз не на ком остановить.
— Я больше бифштексами сейчас интересовался, — уже незлобиво усмехнулся Горелов, — голодный был. Не до обзора ручек и ножек.
— Каждому свое, — нравоучительно изрек Убийвовк, — так и в библии, кажется, законспектировано. А вот я на амурные дела готов свою недельную продовольственную норму променять. Никакого аппетита в такую жару.
— А если месячную понадобится? — подначил Горелов.
— И за тем не постою! — пылко воскликнул Убийвовк. — Я же роду Сечи Запорожской, мабудь, догадались. Гулять так гулять. Как там поется в древней студенческой песенке? — И майор внезапно рявкнул громким басом:
И вдруг остановил самого себя:
— Виноват, не то хотел для подтверждения мысли своей, а вот это: «Наша жизнь коротка, все уносит с собой, проведемте ж, друзья, эту ночь веселей». Здорово, а? Ось дывысь, мий гарный нарубок, як в этих словах точно сформулирована вся диалектика человеческой жизни. Однако мы долго балакаем. Не пора ли по такой жаре и на боковую?
— Нет, — отозвался Алексей, — я, майор, боковой среди дня не признаю.
— А чем же ее заменяешь?
— Разминками.
— Какими же?
— Умственными и физическими.
— Ничего не понимаю, — пожал плечами Убийвовк. — То ты про наилегчайшие категории по боксу, то про какие-то умственные разминки. Кто ты есть? Я вот, например, точно все про себя тебе сформулирую, загадок никаких. Военный летчик первого класса майор Григорий Убийвовк, Гриньком можешь меня кликать. Все ясно и просто. Гоняю самолеты по всей стране. Иногда и за кордон приходится. В этот гарнизон. Тьмутаракань, так сказать, только по воле командования прибыл. Самолет двухместный тренировочный пригнал. Как примут, свободен буду. Может, назад четырехтурбинный экземпляр гнать придется. В Энск, на завод. Движки заменять пора. Почти весь ресурс выработали.
— А гнать до завода долго?
— Да тысячи три по прямой будет.
— А если у движков ресурс и кончится в это время?
— Так я же первого класса летчик, хоть и в военно-транспортной авиации служу, — флегматично зевнул Убийвовк, — перегоню как-нибудь, тем более тут все степ да степ под крылом.
Горелов на него посмотрел — и ни в движениях, ни в ленивом позевывании не уловил никакой искусственности. Представил, что Убийвовк уже не однажды гонял «над степом» такие самолеты с осипшими, умирающими двигателями. Гонял опасно и трудно. Но ни взмахом бровей, ни прищуром зеленых глаз не хочет на это намекнуть. Профессия! Редко встретишь летчика, способного ею хвастаться и выдавать за геройство свое отношение к трудностям.
«Пожалуй, зря я сужу его так строго, — подумал Алексей про себя, — сколько я там насчитал? Три ноль? За этот ответ придется приплюсовать очко, пусть будет три один».
— Да разве такую машину на степь посадишь? — поинтересовался Алеша.
— Если припрет, так посадишь.
— А припирало когда-нибудь?
— Было разок.
— Ну и что же?
— Жить захотелось, когда шасси стал выпускать. Вот и балакаю теперь с вами.
— Чудной вы, майор.
— Какой уж есть. Продолжайте свои умственные и физические разминки, а мне дайте поспать.
— Да ведь не мешаю, кажется, — ухмыльнулся Горелов.
Убийвовк взбил подушку и хотел уже на нее завалиться, но вдруг спохватился:
— Постойте, капитан. Я все уже вам рассказал — и кто, и откуда, и куда четырехтурбинный экземпляр погоню. А вы что можете сказать в свое оправдание?
— Летчик, такой же, как и все, — вяло отмахнулся Алексей, — только песню эту «наша жизнь коротка» не знаю. Это что? Из Есенина, что ли?
Убийвовк подложил под щеку кулак и прыснул:
— Ге-ге, парубок, вы ще скажете, это из Евтушенко. Нехорошо. Надо знать такие вещи. Це ж классика.
— Все знать нельзя.
— Но это же элементарная вещь, это старая добрая студенческая песня.
— А вы все элементарные вещи знаете, майор?
— Да как сказать. Смотря что вы имеете в виду?
Горелов убрал со стола законченный шарж. Засмеялся, и кудряшки вздрогнули на его голове. Как менялось с годами его лицо! Еще недавно было оно мягким, обрамленным детским пушком, и в глазах что-то всегда таилось от детства — ямочки на щеках плясали, если улыбался. А сейчас зрачки потемнели, губы стали тоньше, упрямее, часто смыкались в одну полоску, когда задумывался или старался обиду перебороть какую.
— Что я имею в виду? — переспросил он. — А вот что. Как-то ребенок поинтересовался у своего отца: «Скажи, папа, почему все считают тебя великим?» Отец подумал и ответил: «Знаешь, сынок. Жук за свою жизнь проделывает огромный извилистый путь по земле, но ни разу на него не оглядывается. А я оглянулся на свой путь и на его извилины. Я увидел свой путь. Может, поэтому меня и стали считать великим». Кто это сказал, майор?
Убийвовк на локтях поднялся над кроватью, глаза округлились.
— Мей брей, та, ей-богу, не знаю. Балакай дале, капитан. Я буду с радостью слушать.
— Альберт Эйнштейн.
— Да ну? Тот самый, что выдумал теорию вероятности и относительности?
— Положим, не выдумал, а развил, углубил.
— И над атомной теорией работал.
— Это так, — согласился Горелов и весело рассмеялся: — Как видите, каждому свое. Вы в студенческих песенках прошлого века хорошо ориентируетесь, а я в изречениях великих математиков и физиков.
— Это ваша профессия?
— Возможно, и так.
— А бокс в наилегчайшем весе?
— Это уже самодеятельность, — развел руками Горелов.
Убийвовк даже вскочил с постели:
— Ничего не понимаю. Кто ты такой, капитан? Так темнишь, что и сам запутался.
Горелову стало весело. Он вспомнил последние указания их веселого секретчика майора Дробышева, советовавшего любыми путями уклоняться от расспросов об их особой группе, ну а уж если собеседник окажется не в меру упрямым, говорить о том, что прибыл в Степновск с особой группой парашютистов, и на этом ставить точку. Он так и сделал, но получил в ответ только гримасу.
— Особая группа? — презрительно переспросил Убийвовк. — Куда ни пойди — везде только и слов,
