друг Пильняка, что он держит в руках «судьбы русских литераторов», что писатели, близкие к Пильняку и верхушкам Феде рации, всецело в поле зрения Агранова, причем ему даже не надо видеть пи сателя, чтобы знать его мысли»). С этого времени тема предательства и доно сительства стала одной из главных в творчестве Булгакова.
Так что фразу Иешуа о «путанице» в записях «добрых людей» следует от нести не к древнейшим легендарным временам, а к временам сравнительно недавним, происходившим в «красном Ершалаиме».
С. 381…перерезать, уж наверно, может лишь тот, кто подвесил. – Это один из ключевых эпизодов не только данной главы, но и всего романа. Он, конечно, многозначен. Но нельзя не обратить внимания еще на один фраг мент из «евангелия от Пилата», который непосредственно связан с мыслью о волоске, на котором подвешена жизнь героя:
«Юноша, – сказал я, – доселе просил я тебя, теперь слушай моих приказа ний. Спокойствие вверенной мне провинции требует этого; умеряй свои сло ва. Берегись преступить мое приказание, понимаешь меня, иди и будь счаст лив!»
«Наместник Римский! – сказал он. – Что приношу я народам, не есть война, но любовь и милосердие. Я родился в тот день, когда кесарь Август даровал покой римскому миру, из-за меня война не произойдет, напротив, ее произве дут другие, а когда приблизится страдание, удаляться от него не буду, поко рюсь ему из послушания воли Отца моего, Который указал мне путь. Твой практический совет не осмыслен! Не в твоей силе удержать жертву, которая идет на алтарь» (Последние дни жизни Пилата… С. 20). Пилат в данном слу чае рассказывает о своей беседе с Иисусом Христом, состоявшейся до траги ческих событий.
А вот свидетельство из Евангелия от Иоанна уже о времени событий: «Я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя? И Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было тебе дано свы ше…» (19:10-11).
С. 384. – Ты думаешь, несчастный, что римский прокуратор может от пустить человека, говорившего то, что говорил ты? Безумец! – Это во прос, который был одним из определяющих для писателя и с точки зрения правды «исторической», и с точки зрения современной действительности. По общему свидетельству евангелистов (в том числе и апокрифического евангелия Никодима), Пилат не сомневался в невинности Подсудимого и ут верждал, что «предали его из зависти». Он же неоднократно обращался к иу деям с предложением отпустить Узника. И лишь после того, как он услышал угрозы послать жалобу кесарю на его действия, Пилат резко изменился и фактически немотивированно предал на смерть невинного.
Но для Булгакова нужны были более аргументированные причины «тру сости» Пилата. И он их нашел в ряде источников. Сошлемся хотя бы на кни гу того же Маккавейского. По поводу «трусости» Пилата в ней сказано: «Кесарь в эпоху греко-римского государства сосредотачивал в своих руках все должности и почести, которые прежде были распределены между главными сановниками и представителями государства. Он был президентом законода тельного собрания; он был постоянным главою национальной религии, не сменяемым pontifex maximus. Его личность была священною и неприкосно венною… Он стал постоянным консулом, или верховным сановником, над всем римским миром. Наконец, кесарь сделался и императором, или воен ным главою, которому присягал каждый солдат в легионе. Таким образом, в этом одном человеке сосредотачивалось теперь все государство; потому из мена ему была равна измене против государства; «противник кесарю» долж но было звучать как «противник величеству римского государства». Пилат был amicus Caesaris, который, соединяясь с высшими должностями – легата, префекта, проконсула и др., указывал на близкие отношения к императору. Перестать быть «другом кесаря», в чем обвиняла его толпа, значило сделать ся изменником императору, а вместе с тем и целому государству.
Легко понять после этого, как могли подействовать на Пилата немногие, но страшные слова, так смело брошенные ему в лицо…» (с. 157- 158).
Не менее сильно об этом же сказано у Фаррара:
«Пилат задрожал при страшном имени кесаря. Это было заклятое имя, и оно было выше всего. Он вспомнил о страшном обвинении в оскорблении величества… обвинении, при котором бледнели все прочие, которое приво дило к конфискации имения, к пытке и было причиною страшных кровопро литий на улицах Рима… Пораженный страхом, неправедный судья, подчиня ясь собственным своим опасностям, сознательно предал неповинную жертву на муки смерти» (с. 455). И еще: «Пилату представлялся великолепный слу чай показать величие кесарского правления и объявить Иисуса невинным, совершенно освободить Его. Но в этом-то он и начал колебаться и медлить… Он стал действовать нерешительно, чтобы только не возбуждать опасных фанатиков. Чтобы явно не высказать, что считает все их обвинения пусты ми, он решил наказать публично Иисуса бичеванием, чтобы таким образом обесславить Его, опорочив в глазах народа, и сделать Его притязания смеш ными, а потом уже отпустить Его на свободу… Но над Пилатом тяготело со знание прежнего преступления; это сознание рождало трусость, а трусость уже есть слабость…» (с. 448). Именно это место в сочинении Фаррара более всего привлекало Булгакова, ибо оно, как на ладони, раскрывало ситуацию, сложившуюся вокруг писателя в 1929-1930 гг.
С. 387…настал теперь мой час… Полетит весть… самому императо ру… – Из многих легенд, сложившихся о Пилате, особый интерес представля ют так называемые «Письма Пилата» императору Тиверию (в нескольких ва риантах). Мы приведем одно из них, напечатанное в книге Н.Маккавейского «Археология истории страданий Господа Иисуса Христа» (Киев, 1991. С. 163).
«Понтий Пилат Клавдию. Недавно случилось, чему я сам свидетель, что иудеи через свою зависть жестоко наказали себя и своих потомков. Имен но, – как имели отцы их обещание, что Бог их пошлет им с неба Святого сво его, который по достоинству будет называться их царем, и Он обещал, что пошлет Его на землю через Деву: так в мое наместничество, когда Бог евре ев послал Того в Иудею и увидели, что Он слепым дает зрение, прокаженных очищает, расслабленных исцеляет, демонов изгоняет из людей, даже мерт вых воскрешает, повелевает ветрам, сухими ногами путешествует по волнам моря и делает многое другое, когда весь народ иудейский уверовал, что Он Сын Божий, – начальники иудейские воспылали завистью к Нему и схвати ли Его и передали мне, и многое лжесвидетельствовали мне о Нем, говоря, что Он волшебник и поступает против их закона. Я поверил, что это так, и предал Его в их волю для бичевания. Они же распяли Его и над погребенным держали стражу. На третий день, в то время как воины мои стояли на страже, Он воскрес: злоба же иудеев возгорелась до того, что они дали день ги солдатам, говоря: скажите, что ученики Его украли Его тело. Но они, хотя взяли деньги, однако не могли умолчать о том, что случилось. Ибо засвиде тельствовали, что они видели, как Он воскрес и что взяли деньги у иудеев. – Об этом же доношу, чтобы кто не налгал, иначе и ты не вздумал бы верить лжи иудеев».
С. 458. Явление героя. – Ранее глава называлась более скромно: «Полноч ное явление».
…мужчина лет тридцати восьми… – Булгаков нарочито наделяет героя внешними гоголевскими чертами. Ранее, в «Полночном явлении», герой – «человек лет 35 примерно, худой и бритый блондин…»
С. 462. -Я мастер… – Фраза, вызвавшая множество толкований и споров у исследователей. Напомним, что в черновой рукописи, датированной авто ром «7/1. 1934», перед Воландом предстает, вызволенный из тюремного ла геря его помощниками Бегемотом и Фиелло, любовник Маргариты – безы мянный Поэт. Это соответствовало замыслу автора, записавшего в тетради осенью 1933 г.: «Встреча поэта с Воландом». Но вот 15 сентября 1934 г. в руко писи герой впервые назван «мастером» (Азазелло, «сменивший» Фиелло, об ращается к герою: «Я уж давно жду этого восклицания, мастер»).
Вполне понятно, что Булгаков придавал особое значение понятию «мас тер» и мог наделить своего героя (то есть автора романа) этим ко многому обязывающим эпитетом при твердом убеждении в том, что герой действи тельно достиг в своем творчестве высочайшего мастерства. И события осени 1934 г. как нельзя лучше способствовали тому, чтобы писатель утвердился в этом убеждении.
Возвратившийся из-за границы Станиславский тепло приветствовал Бул гакова («…увидел М.А. – поцеловались. К.С. обнял М.А. за плечи и так пош ли») и пожелал ставить «Мольера». Писатель, кстати, ждал возвращения Ста ниславского с нетерпением.
Другие театры изъявили желание ставить «Мольера», и в связи с этим воз ник вопрос об отзыве на эту пьесу Горького. Е.С.Булгакова зафиксировала в дневнике 8 сентября этот горьковский отзыв: «О пьесе Булгакова «Мольер» я могу сказать, что – на мой взгляд – это очень хорошая, искусстно (так в тексте, т.е. мастерски. – В.Л.) сделанная вещь… Автору удалось многое, что еще раз ут верждает общее мнение о его талантливости и его способности драматурга. Он отлично написал портрет Мольера на склоне его дней… Так же хорошо, смело и – я бы сказал – красиво дан Король-Солнце, да и вообще все роли хороши… Отличная пьеса…» Надо полагать, этот отзыв был писателю приятен.
В это же время Булгаков был принят в Союз писателей. Вроде бы положи тельно решился вопрос с «Бегом». Предложения на экранизацию «Ревизо ра», «Мертвых душ» сыпались со всех сторон. Писатель принял ответствен ное решение о создании пьесы «Александр Пушкин»…
Но, быть может, самым главным событием этих дней (во всяком случае, в плане психологическом) было огромное внимание к Булгакову со стороны американцев. В Москву прибыла группа американских актеров, ставивших у себя в США «Дни Турбиных». Они посетили МХАТ и посмотрели
