пятьсот), но ведь столько раз происходило нечто подобное и находились новые точки, новые варианты; слегка расстроит меня и повышение цен на проезд в метро, или если поймают ребята-контролеры в троллейбусе – я не заплачу штраф и мне в итоге стукнут по дыне. Если в вытрезвителе окажусь, тоже как- нибудь переживу, не впервой; если телевизор сломается, станет немного скучней. С родителями если случится что… ну я живу без них сейчас, их и сейчас как бы нет. Вот жена ждет ребенка, и я должен или радоваться, что скоро появится на свет моя дочь или мой сын, мое продолжение, или мучиться, что вот будет у нас в квартире красноватый, орущий комок, мешающий и раздражающий. Но мне как-то все равно, пусть жена делает с ним, что захочет: возится, наряжает, целует или придушит… Мне ни хорошо и ни плохо. Нормально. У меня каждый день есть задача (она же максимум и она же минимум) – выпить по возможности больше, поесть желательно плотно, не упустить шанс повеселиться, подобрать, что плохо лежит. Вот и все, в общем-то. Не так уж и мало. Вчера день был не особенно удачный, я надеюсь, что сегодня будет получше. Я, в общем-то, оптимист…
Громко и неожиданно зазвонил телефон. Я вскочил, прошел в комнату. Снял трубку.
– Алло?
Издалека, словно из люка канализации, закричал осипший женский голос:
– Алё! Алё!
– Да, – ответил я.
– Алё! Вы меня слышите?
– Да!
– Я, я дочь Анны Савельевны! Алё?!
– Да! Слушаю!
– Похороны сегодня?
– Сегодня кремация. В три часа.
– Алё?! Не слышу! Алё?!
– Сегодня кремация! – я тоже вынужден закричать. – В три часа!
– Я ее дочь! Я звоню из Прокопьевска! Утром получила телеграмму! Алё?!
– Да, слышу!
– На самолет нет денег! Я не могу найти! Я не могу прилететь!! Алё?!
– Да, да, я слышу! Слы-шу!
Голос стал плакать.
– Когда это случилось?! Причина смерти?! Алё?! Сообщите!.. Как с похоронами?!
– Все нормально! Школа поможет! – так же отрывисто выкрикивал я. – Сегодня кремация! А похороны потом! Все нормально!
– Ее брат!.. Михаил Савельевич! Адрес! Запишите адрес! Алё?! Адрес брата!
– Да, диктуйте! – Я нашел на подзеркальнике огрызок карандаша для бровей, измятую салфетку. – Алло, диктуйте!
Она продиктовала адрес брата.
– А телефон? У него есть телефон?
– Что? Не слышу! Алё?
– У него есть те-ле-фон?!
– Да, да! Пишите!..
Я записал.
– Больше у нее никого! Сообщите ему! Если жив! Алё?! – И голос захлебнулся в слезах и помехах связи.
Я положил трубку.
Сейчас вернется Лена, пусть сообщает брату сама. Если жив еще… Я сунул салфетку под диск телефона, чтоб не затерялся. Вернулся на кухню.
Только закурил – в дверь застучали. Черт, становится суетливо.
На пороге стоял невысокий, квадратный парень; короткая стрижка скрашивала две внушительные залысины.
– А-а, Сэн! – парень, входя, крепко хлопнул меня по плечу. – Здорово! Что, приехал? А Ленка где?
Оказалось, это и есть Витя Бурков. Н-да, изменился… Он всегда казался мне туповатым, хотя и учился в основном на четверки; у него мама – заведующая детсадом, была и в школе председательницей родительского комитета. Очень крепкая тетя, она держала сына Витю в ежовых рукавицах, стремясь сделать из него человека, но Витя не оправдал ее надежд – не стал получать высшего образования, а кое- как купив «жигуленок», превратился в простого извозчика. Что ж, он с детства имел склонность к технике, и это ему пригодилось.
– Как дела, Сэн? – Витя снова хлопнул меня и засмеялся, как запыхавшаяся собака.
– Нормально, – пожал я плечами и, не в силах больше терпеть себя трезвым, спросил: – Слушай, а выпить ничего нет? Может, по чуть– чуть… помянем?
Витя по-хозяйски прошел на кухню, открыл холодильник.
– Я-то за рулем. Какую желаешь? «Привет», «Ферейн»? Я вчера закупил как раз.
– «Привет».
Он протянул мне бутылку:
– Пей!
Он был отчего-то горд и уверен в себе, словно человек, все имеющий и стоящий так крепко, что никакие силы не собьют его с ног. По крайней мере многие себе это внушают, хотя на самом деле ползают на карачках и получают пинки по ребрам, по морде, по жопе; уж он-то натерпелся от своих пассажиров, и поэтому при любом удобном случае старается показать себя уверенным, добившимся всего, чего желал.
– Не будешь? – я налил в одну чашку и взглянул на Витю, ради приличия приглашая его выпить тоже.
– Ну, капелюшечку, чисто формально, – согласился он, – за встречу… Да-а, давненько ж мы не видались, – добавил с грустинкой.
– Давненько.
– За встречу!
Чокнулись.
– Давай.
Выпили. Горячая струйка вбежала, моментально размягчая что-то во мне, согревая. Голове еще тяжело и тоскливо, а тело наполнилось, совсем немножко, но уже ощутимо, силой, бодростью. Захотелось схватить бутылку и побежать куда-нибудь без оглядки, спрятаться, опустошить ее залпом и лечь. Но я пересилил это желание ради большего…
Пришла Лена, все такая же перепуганная, озабоченная, в руке белая прозрачная тряпочка, а на голове черная, повязанная как платок.
– Витя, ну слава богу! Надо ехать скорей. Еще цветов купить… Так, вот сумка с одеждой. Поехали!..
Я торопливо выпил граммов семьдесят и последовал за Витей на улицу, Лена что-то еще хлопотала в квартирке.
– Э, да! – вспомнил я, вернулся. – Лен, там дочь ее звонила, Анны Савельевны. Она прилететь не может, денег вроде нет. Дала телефон ее брата, просила ему сообщить. Вон бумажка, на телефоне.
– Да, конечно, надо сообщить. – Лена пошла звонить.
Я еще приложился к бутылке. Поколебался, взять ли ее с собой или нет; но придется ведь таскать гроб, мешать будет… Черт… Обидно… Еще раз хлебнул…
– Рома, ты здесь? Все, позвонила. Поехали! Он на кремацию придет, сказал… Заплакал старик – как дура, сразу ляпнула, без подготовки…
Путь человеческий можно проследить по больничным отделениям. Начинаешь с родильного, а кончаешь – через терапевтическое, стоматологическое, хирургическое – патологоанатомическим… Параллельно с просто жизнью – элементарным вдыханием-выдыханием и настолько обычными делами, что делами они и не кажутся, – есть еще много других жизней; я с ними сталкиваюсь редко, и от того тем более вижу их мощь. Например, беспрерывная, буйная, круглосуточная,
