опускается, и я почти вижу ее дыхание — вдох и выдох. Вдруг она поднимает голову, словно что-то услышала. По направлению ее взгляда можно понять, что ей показалось, будто этот звук исходит от нашего дома. Надеюсь, это не мои родители. Стоит ей увидеть их, и она убежит к себе.
Я изо всех сил стараюсь разглядеть ее лицо. Ее голова наклонена вправо, словно она, в ожидании моего прихода, смотрит через плечо на окно моей комнаты. То, как она сидит, ерзая на месте, подсказывает мне, что она встревожена и сбита с толку звуками, которые ей послышались. Проходит несколько томительных секунд, и она вновь прислоняется к стене.
Я борюсь с мыслью выступить из темноты в лунный свет. Мы посмотрим друг другу в глаза, но ничего не скажем. Что мог бы сказать каждый из нас? Столь прекрасный момент не стоит портить словами. Я подойду к ней, протяну руку и помогу ей встать. Мы обнимемся и будем долго так стоять. А что, если она попытается убежать? Я схвачу ее и скажу, что ночной кошмар окончен, что мне безразлично, как она выглядит, и что до конца наших дней она будет принадлежать мне!
— Да, — непроизвольно шепчу я.
Она вскидывает голову. Ее глаза лучезарно сияют отраженным лунным светом — без сомнения, те самые глаза, что каждый вечер следили за мной. Этот взгляд — горячий и острый, хищный и живой, как у испуганной кошки. Она не убегает, а спокойно поднимает руку и опускает вуаль, снова превращаясь в Переодетого Ангела. Неторопливая отточенность ее движений напоминает мне о характерной для нее уверенности в себе.
Я поднимаюсь и выступаю в лунный свет. Она сидит неподвижно, и меня притягивает к ней, как магнитом. Я медленно подхожу и, помедлив секунду, осторожно наклоняюсь и сажусь рядом. Ее мерцающие глаза пристально смотрят на меня из-под кружева паранджи, и мое сердце стучит в такт с взмахами ее ресниц. Мои глаза наполняются слезами.
— Не плачь, — шепчет она.
Я ищу в этом шепоте знакомое звучание.
— Пожалуйста, не плачь, — повторяет она.
— Это ты? — спрашиваю я.
Она отворачивает голову, пряча глаза.
— Скажи, — умоляю я, — это ты?
Она все так же молчит под покрывалом. Я протягиваю руку и беру ее за подбородок, чтобы повернуть к себе лицом.
— Дай посмотреть на твое лицо.
Она качает головой, но я вижу, как под вуалью льются жемчужные слезы.
— Сколько времени еще ты собиралась от меня прятаться? — ласково журю я.
Она снова пытается отвернуться, но я крепко ее держу.
— Ты действительно думала, что я не захочу тебя видеть?
Она молча качает головой.
— Ты хотя бы понимаешь, сколько я без тебя выстрадал? — задыхаюсь я от подступившего гнева. — Знаешь, как часто я думал, что жизнь без тебя не имеет смысла? Что, если бы я покончил с собой?
Высвободив руку из-под паранджи, она тянется к моим к губам, чтобы заставить меня замолчать, но я отвожу голову и продолжаю говорить.
— Ты думала, я смогу уйти и забыть о тебе? Как ты могла такое подумать? Разве ты не понимаешь, что для меня вечно гореть в аду — менее суровое наказание, чем жить без тебя?
— Тише, — молит она.
— Охвативший тебя огонь до сих пор горит в моем сердце.
— Ну пожалуйста, перестань, — шепчет она.
— Нет! Почему же? Как я могу?
— Умоляю тебя, перестань, пожалуйста.
— Они угрожали твоей семье? Дело в Кейване? Его грозились отобрать? Скажи мне правду.
— Прошу тебя, перестань, ну пожалуйста… — умоляет она сквозь рыдания.
Я слушаю, как она плачет. У меня будто кто-то вырывает сердце из груди. Я переполнен раскаянием и умоляю ее простить меня. Я пытаюсь объяснить, что у меня в душе — извержение вулкана и укротить его пока не удается.
Она близко наклоняется ко мне и вытирает ладонями слезы с моих щек, а потом быстро отодвигается. Я объясняю ей, что никак не мог нарисовать без нее свое будущее и оно представлялось мне обширной бесплодной пустыней, где я просыпался бы каждое утро, не беспокоясь о том, светит ли солнце, идет ли дождь, рано сейчас или поздно, зима на дворе или лето. Я просил Бога забрать меня к себе, положить конец жизни, не имеющей более смысла.
Она проворно прикусывает кожу между большим и указательным пальцами со словами:
— Не говори так!
А потом разражается горькими рыданиями.
— О боже! Что я делаю? — говорю я. — То, через что ты прошла, дорогая моя, в сто раз хуже того, что вытерпел я. Прости мою эгоистичность.
— Нет, нет, нет! Прошу тебя, перестань говорить такие вещи!
— Твоя походка, твои движения, твои глаза, то, как минуту назад ты почесала голову, — все говорит о том, что ты моя Зари.
— Остановись!
— Дай мне обнять тебя, дай почувствовать, как твое тело прижимается ко мне. Скажи мне, что нас ничто никогда больше не разлучит.
— О господи, прости меня, — всхлипывает она. — Нельзя было допустить, чтобы все зашло так далеко.
— Я хочу лишь, чтобы ты пообещала, что никогда больше не сделаешь ничего подобного!
— О Боже, помоги мне. Прошу Тебя, помоги мне!
— Чего ты боишься?
— Ну пожалуйста, Господи. Мне так жаль.
— Почему тебе жаль? — начиная прислушиваться, спрашиваю я.
— Это разобьет ему сердце…
— Мне безразлично, как ты выглядишь, — перебиваю я. — Твоя внешность не имеет для меня значения. Я люблю тебя.
— Боже, помоги мне. Нельзя было допускать, чтобы все зашло так далеко.
Она осторожно отталкивает меня, когда я протягиваю руки для объятия. В наступившей невыносимой тишине я пристально смотрю ей в глаза, отчаянно доискиваясь ответа на вопрос, задать который у меня не хватает смелости. Она пытается что-то сказать, но ей мешают рыдания.
— Что ты пытаешься мне сказать? — спрашиваю я.
Наступает долгая пауза. Сердце мое громко стучит, ее тоже. Я слышу оба.
— Я не она! — вскрикивает она.
Я ничего не говорю, поскольку, к несчастью, понял ее правильно.
— Я — не она, — качая головой и всхлипывая, шепчет она. — Неужели не понимаешь? Я — не она. Хотелось бы мне быть ею — правда хотелось.
— Не надо, — произношу я умоляющим голосом, слабеющим вместе с надеждой.
— Я знала, что этим кончится, — рыдает она. — Я предвидела все еще в то утро, когда ты вернулся домой из клиники. И я знала, что в конце концов ты станешь искать своего ангела под моим покрывалом, но я — это не она. Она так сильно тебя любила, и, по-моему, у нее не хватило бы выдержки прятаться под этой личиной, как бы она ни выглядела после того проклятого дня.
Ее тело сотрясается от рыданий.
Меня будто окатили ледяной водой. Во рту становится горько, и эта горечь растекается по жилам и жжет кожу.
