Борис Александрович Владимиров
Комдив
От Синявинских высот до Эльбы
Лето 1941 г. — начало весны 1942 г.
Весть о войне застала меня в Красноярске, в 365-м стрелковом полку на должности заместителя командира полка по строевой части. Молнией пронеслась по военному городку мрачная новость, подняла всех на ноги, завертела и закружила. В одно мгновение дома и казармы превратились в растревоженный улей, все как-то сразу нарушилось и изменилось. Мирная жизнь с ее повседневными заботами отодвинулась далеко назад, и между привычным вчера и неизвестным, тревожным завтра легла огромная пропасть.
Положение на фронтах войны с каждым днем ухудшалось, но начавшаяся в полку мобилизационная горячка отвлекала от неприятных переживаний, связанных с военными неудачами.
За полгода до начала войны командиром нашего полка был назначен полковник Иванов. Без военной подготовки, с низким уровнем общего образования, он из уполномоченного Особого отдела при какой-то воинской части назначается сначала начальником отдела кадров Сибирского военного округа, а затем его направляют к нам, командиром полка. Работать с ним было трудно. Ничего не понимая в обучении войск, не разбираясь в делах боевой подготовки, он толком ни во что не влезал, а порхал, словно бабочка, с одного вопроса на другой. Дивизионное начальство, видя его полную некомпетентность, просто махнуло на него рукой.
В первый день войны, почувствовав серьезность и ответственность положения, Иванов, при молчаливом согласии командира дивизии, поторопился самоустраниться. В связи с этим командир 119-й стрелковой дивизии приказал мне возглавить работу по отмобилизованию полка. Когда она была выполнена и мы готовились к погрузке в вагоны, я получил телеграмму из штаба Сибирского военного округа о немедленном выезде в округ в связи с новым назначением.
Командир дивизии дважды обращался к командующему войсками округа с просьбой оставить меня в полку вместо совершенно растерявшегося Иванова, но из этого, к сожалению, ничего не получилось. Командующий был неумолим. Этот неожиданный вызов в последний момент перед отправкой полка на фронт, под впечатлением царившей в стране в те годы обстановки, я расценил как акт политического недоверия.
Отправляясь в Новосибирск в штаб округа, я покидал две семьи: одна — это жена и дочь, ученица 9- го класса, а другая — полк. Сидя ночью в полупустом пассажирском вагоне, после напряженных дней работы, оторванный по неизвестно каким причинам от своего полка, я чувствовал себя одиноким, незаслуженно обиженным и, естественно, нервничал. Пытался заснуть, но в голову назойливо лезли тяжелые мысли. Болела душа и за себя, и за других, и за нерадостное настоящее. Неужели даже в такой критический момент, думал я, когда решается вопрос о судьбе Родины, когда надо объединять людей и поднимать народ на смертельную борьбу с противником, будет продолжаться неразумная политика подозрительности и огульного недоверия к людям. Эта ночь стала ночью тяжких дум и размышлений. Все, что долгое время накапливалось в душе, требовало ответа.
Почему наша армия, оставляя противнику целые районы с многомиллионным населением, все дальше и дальше отходит в глубь страны? Это был один из мучительных вопросов, к которому не раз приходилось возвращаться.
Выступление Сталина по радио 3 июля 1941 года не давало ответа ни на этот, ни на многие другие вопросы. Оно было рассчитано на наивных или отупевших от последовательно проводимой политики оглупления людей. Массовые репрессии наиболее подготовленных и талантливых людей в армии значительно подорвали ее боеспособность. Не хотелось верить, что армия настолько ослаблена, что не в силах остановить противника. Тогда только очень немногие знали, что неподготовленность страны к войне и наши первые крупные поражения имели место в силу ряда других причин, и главным образом из-за порочной системы управления страной. Азиатский режим Сталина естественным образом лишал инициативы ответственных лиц, сковывал их деятельность и, по сути, превращал в пешек. Поэтому многие вопросы государственной важности или не решались вообще, или решались очень робко, с постоянной оглядкой назад.
Вспоминались испанские события, которые увели нас в сторону от того единственно правильного пути, по которому шла наша подготовка к войне. В испанской кампании, как в кривом зеркале, увидели мы действительность и начали мудрить. Поэтому у нас теперь было мало танков и еще меньше противотанковых средств. Немцы же не обманулись и сделали противоположные нашим выводы. Дело в том, что в условиях сильно пересеченного горного рельефа местности танки не смогли показать свои боевые качества как подвижное маневренное и грозное средство боя. Были сделаны скороспелые выводы, и решающее предпочтение получила артиллерия, а роль танков была низведена до второстепенной. Наскоро пересоставляется действующий Полевой устав, в котором с исключительной «верностью» дается характеристика современного глубокого боя, роль и порядок взаимодействия всех родов войск и с особой «проницательностью» излагаются действия танков. Вполне понятно, что после таких выводов производству танков и противотанковым средствам не могло уделяться должного внимания. В то же самое время гитлеровская Германия идет по совершенно другому пути. «Великий зодчий и стратег» нашего государства оказался не на высоте положения, и его «прозорливость» дорого обошлась советскому народу.
«Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину», — пришла мне на память первая фраза, сказанная Сталиным в его обращении к народу. Газеты, радио и пропагандисты трещали, как сороки, пытаясь внушить нашему народу и всему миру, что наше временное поражение является следствием вероломства немцев и их внезапного нападения. Слова эти неприятно резали слух, ибо все было шито белыми нитками, лишь бы оправдать преступную бездеятельность правительства.
Никто и никогда не сомневался в вероломстве гитлеровской Германии! Вероломство гитлеровцев и их отношение к Советскому Союзу давно было известно каждому пионеру в нашей стране. Ведь не ради мира и дружбы с нами Гитлер сколотил антикоминтерновскую ось. Этот военный шаг против нас нельзя было не предвидеть.
О возможности внезапного нападения Гитлера после заключения с Германией пакта о ненападении с тревогой шептались у кухонных очагов домашние хозяйки. Они не верили Гитлеру, а тот, кто обладал всей полнотой государственной власти, у кого в руках сосредотачивались все нити разведки и информации, почему-то вдруг перестал понимать простые политические истины, бездействовал и на что-то надеялся. За полтора года, ради чего и было заключено соглашение о ненападении, ничего существенного не было сделано для подготовки отпора врагу, если не считать несвоевременный демонтаж старой границы, чем сами себя же и высекли.
Разговоры о внезапности нападения немцев не могли быть убедительны даже для людей, далеких от военного дела. Как можно было не знать о готовящемся нападении немцев? Современная массовая армия, оснащенная до зубов военной техникой, не иголка, и как искусно ни маскировать передвижение и сосредоточивание войск, скрыть это, тем более в мирных условиях, невозможно.
Многие годы людей призывали к бдительности, а когда нависла угроза войны, о ней позабыли. Населению денно и нощно внушалась вера в силу и мощь государства, вера в способность этого государства отразить любое нападение противника. «Ни пяди своей земли не отдадим врагу!» — торжественно провозглашалось на весь мир. Песня «если завтра война, если враг нападет…», созданная незадолго до войны, сегодня звучала злой иронией.
Вспомнился маршал Тимошенко, сменивший Ворошилова, наркома обороны. Последние месяцы накануне войны на страницах «Красной Звезды» часто появлялись фотоснимки: нарком обучает тактическим действиям в поле отделения и взводы, указывает цель пулеметчику, заслушивает решение командира отделения. В статьях расписывали неутомимую деятельность наркома, который снизошел до обучения мелких подразделений. Наркому обороны разбазаривать ценное время на подготовку
