Борисова.
Тот, уже совсем захмелевший, откинулся на спинку стула и пытался попасть сигаретой в рот.
– А я и не прокурор вовсе. Это Володя пошутил, – сказал он, наконец совместив рот и сигарету. – Ты почему меня именно прокурором назвал? – повернулся он ко мне.
– А почему бы тебе, собственно, не быть прокурором? Вид у тебя солидный – седина. Ну и вообще, должен же кто-то осуществлять надзор над действиями милиционера Дынина! – засмеялся я.
– Так вы что, меня на понт взяли? – совсем расстроился Исмутенков. – И как же вы догадались?
– Это Вовка сообразил, – сказал Дынин.
Исмутенков устремил на меня свой взгляд.
Я понял, что пора пояснять ситуацию:
– Ты вчера со свадьбы какой-то странный шел. Правую руку в кармане держал. Я и подумал, что у тебя там пистолет.
Исмутенков несколько секунд смотрел на меня, потом, откинувшись на спинку дивана, визгливо заржал, указывая на меня пальцем:
– Ну и дурак, твою мать! Да я просто писать хотел, аж зубы ломило, поэтому руку в правом кармане-то и держал...
Седому наконец удалось прикурить сигарету, и он, пыхнув облаком дыма, заметил:
– Хорошо, что ты не обоссался по пути, а то бы мы тебя вовек не вычислили!
– Минуточку, – запротестовал я, чувствуя при этом, что едва шевелю языком. – Между прочим, рука – это лишь один из факторов... Да, здесь вышла ошибка... Но... Человек был странным – странным... Со свадьбы раньше времени ушел – ушел... Говорить со мной при встрече отказался – отказался! Человек шел со свадьбы, а настроение у него явно несвадебное. Что-то его беспокоило... Так что все это не случайно. Просто метод мой такой, на интуиции основанный...
Завершив свою оправдательную речь, я налил себе еще водки и выпил.
– Так, мужики! – скомандовал Дынин. – Не напиваться! Нам сегодня еще работать. Надо Андрюшке помогать.
– А мы что? Мы отказываемся разве? – обратился я к Борисову.
Тот в ответ тяжело вздохнул и сказал:
– Не-ет. Но кто нас на эту дачу повезет? Мы ведь все уже выпившие.
– А Андрюха не пил! – проговорил Дынин, как будто он уличил последнего во лжи.
– Да довезу я вас, довезу, – ответил Исмутенков. – Нет проблем.
– Так... Вовк! – толкнул меня в плечо Дынин.
– Всегда готов! – ответил я ему, вставая и прихватывая с собой недопитую бутылку со столика.
– Так... Этот... – Дынин напряженно вспоминал, как зовут Борисова, но так и не вспомнил. – Седой! К бою готов?
Борисов молча поднялся и как-то неуверенно ответил:
– Конечно, готов. Но при условии, что мне помогут дойти до машины.
Дынин подставил ему свое крепкое плечо, и они парочкой вышли из квартиры. Следом за ними устремились мы с бутылкой водки. Завершал процессию Андрюша Исмутенков.
Такой странной компанией мы добрались до стоящего во дворе желтого «Москвича», на котором Дрюня каждый день пытался уехать на работу. Надо честно признать, что удавалось ему это не всегда. Дима усадил Борисова на заднее сиденье, я водрузился туда же, после чего рессоры «Москвича» сильно осели. Дынин же, сев вперед рядом с Исмутенковым, громко хлопнул дверью и скомандовал:
– Поехали!
Андрюша повернул ключ в стартере, но машина провякала в ответ что-то невнятное. Он еще раз повторил попытку, но особых успехов не достиг. Дынин посмотрел на Дрюню и спросил:
– Нам что, толкать придется, что ли?
От этой мысли мы с Борисовым стали резко трезветь. Толкать исмутенковский «дрюшпак» нам совершенно не хотелось, да мы были и не в состоянии это делать. Но с третьей попытки машина все же взревела воплем негодования, и мы с Седым радостно заорали: «Ура-а!»
После этого мы уже не кричали, а всю дорогу тихо посапывали на заднем сиденье, за исключением тех пяти-шести моментов, когда мы останавливали «Москвич» для отправления физиологических надобностей. Орал же всю дорогу благим матом бравый участковый Дынин. Он называл это пением, на наш же взгляд, это было блеянием молодого козла в брачный период. От его, с позволения сказать, пения Исмутенков несколько раз чуть было не въехал под колеса встречных грузовиков. Но потом смирился даже и он, и при подъезде к даче, хитро поглядывая на нас с Седым в зеркало заднего вида, уже тихо подпевал: «Тишина за Рогожской заставою... спят деревья у сонной реки...»
Подъезжая к дачному кооперативу, мы въехали на небольшой пригорок, где Исмутенков резко затормозил автомобиль. Мы с Седым сразу заозирались. После этого все вышли из машины и стали оглядывать простиравшуюся перед нами местность. Надо сказать, вид был впечатляющим. Мы простояли как вкопанные минут пять, после чего первым опомнился Седой:
– Ну? И какая из них наша?
Вопрос был актуальным: внизу перед пригорком расстилался широченный ковер, сотканный из шиферных, деревянных, рубероидных и даже черепичных крыш, обрамленных густой зеленью. В дачном кооперативе, судя по вырисовающейся схеме, было две главные улицы и несколько прилегающих к ним.
– Да откуда мне знать! – раздраженно воскликнул Исмутенков.
– Ну что ж, – вздохнул я, вынимая из-за пазухи бутылку. – Поехали искать сторожа.
Еще через десять минут, поблуждав по улицам дачного городка и опросив нескольких торчащих кверху задом теток в купальниках и дядек в семейных трусах, которые разговаривали с нами даже не разгибаясь, мы наконец подобрались к небольшой лачужке, где по всем приметам и должен был обитать сторож.
– Ну, – сказал я сидящим в машине бойцам. – Я пошел.
– Будь! – ответил мне Дынин.
– Не обделайся! – послал мне напутствие добрый Седой.
Главное, чего я опасался, шагая по витиеватой садовой дорожке к домику, это встретить какую-нибудь собачонку, делающую вид, что она охраняет дом и считающую себя вправе рвать штанины гостям. Но, к счастью, ничего подобного я не встретил, за исключением здоровенного кобеля, который неожиданно кинулся на меня из конуры, которую я не заметил в кустах малины. К счастью, он был привязан и не причинил мне хлопот.
Подойдя к двери, я постучал. Дверь мне открыл невысокий лысый старикашка с кирпичного цвета морщинистым лицом в старой потрепанной майке с надписью «Адидас».
– Илья Алексеич?! – радушно приветствовал я его.
– Нет, Семен Васильич, – удивленно ответил он.
– Ну слава тебе, господи, наконец-то я вас нашел!
Семен Васильич отошел в сторону, не в силах противостоять напору моего тела, которое я направил прямо на него, и проводил меня в небольшую обшарпанную комнату, где, кроме кровати, шифоньера и трех табуреток у стола, больше ничего не было. Если, конечно, не считать корзин с яблоками и помидорами, а также развешанных по стенам в женских чулках луковиц. В общем, плодов проживания этого старикашки на этой благословенной плодородной земле. Видимо, голландец Снейдейрс нашел бы здесь, с чего нарисовать свои натюрморты, да и фактура старикашки соответствовала эстетике фламандского Возрождения.
– Слушай, Васильич, – обратился я к по-прежнему удивленно смотрящему на меня сторожу. – Выручай! Попали – дальше некуда...
И я поставил на стол недопитую бутылку водки. Удивление на лице сторожа сменилось выражением одобрения. Он молча прошмыгнул по углам, собрал в миску частицу своего урожая и присовокупил ее к стоящей на столе бутылке. После чего тихо включил стоящий рядом радиоприемник. Я понял, что выполнил напутствие товарищей. Через двадцать минут мы вышли с Васильичем на крыльцо, и он цыкнул на залаявшего кобеля так, что тот мигом спрятался обратно в конуру. Мы миновали сад, вышли на дорогу, и я, посмотрев на сторожа, сказал ему:
– Веди нас, Сусанин!
