Паулина опять проявила сострадание и предложила укладывать рыбу, если трое других пойдут с ней. Рейерсен повернулся на каблуках и ушёл к себе.
Он спустился в свою каюту и один принялся опоражнивать бутылку. Что же ему было делать при таких обстоятельствах? Его роль была сыграна. Хорошо. Ну, так он в последний раз заезжал с «Южной Звездой» в эту дыру; есть другие места для сушки рыбы в Сальтенфиорде. Он слишком стар? Это ещё он увидит. Ваше здоровье!
Он пил. Он пил основательно наедине с собой и подвинчивал себя. Через полчаса он пришёл в такое настроение, что смело мог вызвать любого капитана почтового парохода, с золотыми пуговицами, померяться с собой. Он услыхал шёпот на палубе; он осушает ещё стакан и поднимается наверх из каюты.
Нагрузчики, что ли, тут были в трюме? Он заглядывает вниз, четыре девушки в разгаре работы; Эндре Польден проявил наконец свою власть и силой загнал их на судно. Хорошо! А теперь шкипер Рейерсен предпримет! Он слышит, как смех и болтовня девушек раздаётся на пустом судне, и думает: «О, сделайте одолжение, будьте благонадёжны!». Не болтала одна Паулина.
Было также старым обычаем, что грузильщицы в дни нагрузки имели даровое угощение. Даровое угощение? Ха-ха! Да, Рейерсен не забудет этого. Да, именно это-то он и придумал: дарового угощения им не будет.
Это же зависело от него.
— Паулина, — закричал он: — я желаю с тобой поговорить в каюте.
Паулина поднялась из трюма и пошла вслед за шкипером в его каюту вниз.
— Ты одна не отказалась прийти на судно, — сказал шкипер. — Я хочу тебе за это подарить что- нибудь.
— Только не тратьтесь на меня из-за этого, — ответила она. Но Рейерсен непременно хотел потратиться на неё. Не
было ничего, что принадлежало ему, чего бы он не отдал ей. — Повар, разведи огонь и свари кофе! Шкипер сам поставил перед нею водку и кренделя и устроил Паулине настоящее пиршество.
— Когда опять пойдёшь в трюм, расскажи девушкам, что шкипер Рейерсен ничего дурного не сделал тебе, — сказал он.
Она пила и угощалась, Рейерсен потрепал старую девицу по плечу. Она встала и хотела идти на работу.
— Погоди, — сказал он, — поболтаем ещё немного. Я ведь в последний раз сюда заезжаю рыбу сушить,
— Ах, что вы говорите?
Рейерсен кивнул головой:
— В последний раз.
Что-то шевельнулось в сердце старой девы, она опустила глаза и спросила:
— Когда же вы отбываете?
— Когда всю рыбу уложат. Завтра вечером, или послезавтра вечером.
Она опять села.
— Да хранит вас Бог, — сказала она про себя.
— Давай, выпьем за это, — ответил он. Лишь бы не вышло из этого какой морали. Он прямо спросил её:
— Ну, а когда же ты, Паулина, замуж выйдешь?
Она посмотрела на него с удивлением и сказала:
— Что вы надо мной насмехаетесь?
— Я над тобой насмехаюсь? — спросил он. — Зачем же?
— Как же я замуж пойду, я, кривая? — спросила она.
Рейерсен свистнул:
— Почему бы нет. Это только маленький телесный недостаток!
Она была благодарна ему в своём сердце за эти слова и согласилась с ними. Она потеряла один глаз, но от этого ведь она не стала хуже; это было её несчастье, ребёнок, играя, выколол ей глаз вязальной спицей. Затем прошли года, и у неё не было другой поддержки, кроме Бога. Она плакала иногда, оплакивала свой глаз. Но она была сильная, у неё было хорошее здоровье, которое Бог не отнял у неё.
Рейерсен наливает в стаканы. Он наклоняется к ней и не хочет слышать о том, что она не может больше пить. Он ведь последний раз стоит здесь в бухте, и она единственное существо, решившееся прийти к нему, этого он никогда не забудет. Они оба растроганы этим разговором; Рейерсен берёт руку старой девы, которая сидит рядом с ним, такая крепкая и сильная, как молодая девушка.
Вдруг он обнимает её за шею и говорит:
— Помнишь ты тогда, в сарае, ту ночь, двадцать лет тому назад?
— Да, — отвечает она совсем тихо. Она не противится, он продолжает обнимать её за шею. — Я всё время думала о вас, да простит мне Бог мой грех, — говорит она.
Теперь он хочет тут же проверить, верно ли он старик, ни к чему не годный.
— Что это вы? — спрашивает она, удивлённая. — Вы с ума сошли? Женатый человек! — Но так как её уговаривания не помогают, она ударяет его своим тяжёлым кулаком по голове, так что он, оглушённый, падает на жёлтую панель. — Если бы я только знала, что вы хотите, ноги бы моей здесь не было, — говорит она сердито. — Где это видано! Женатый человек!
Она выходит за дверь по лестнице и спускается в трюм, к своей работе. Её мечта о Рейерсене была разбита, она, конечно, больше не будет думать о нём, не будет вспоминать его черноволосой головы в юности, если он такой. Ни себя он не уважал, ни заповеди Господних. В сарае двадцать лет тому назад! Да разве это было то же самое? Тогда ни один из них не был женат и не поступал против закона.
Но Рейерсен с этого мгновения стал конченным человеком. Даже кривая сорокалетняя ведьма не хочет знать его, его, видевшего у своих ног всех девушек бухты. Старость наступила, его счёты окончены.
Ему ничего и не оставалось другого, как стать серьёзнее и богобоязненнее на старости лет: если всё ему изменило, у него есть ещё на что положиться. Он вспомнил об этом решении, когда совершенно протрезвился, и сказал самому себе: ты делаешься лучше каждый день понемножку, подвигаешься хоть небольшими шагами, но подвигаешься вперёд. Паулина, может быть, и права в том, что время настало.
Когда Эндре Польден явился вечером на судно и сказал, что нагрузка рыбы кончится завтра к вечеру, шкипер ответил серьёзно:
— Слава Богу.
Эндре Польден с недоумением посмотрел на него. Он спросил:
— А когда вы снимаетесь с якоря?
И шкипер ответил опять непонятно:
— Если Богу угодно будет, завтра в ночь.
И Богу было это угодно. Рейерсен снялся с якоря, как решил раньше, и вышел из бухты. Тысячи мыслей теснились в его голове. Он знал каждый островок, здесь он пережил то, там — другое в дни его юности, во времена его блеска… Ах, теперь всё это прошло…
Рейерсен стоит у руля. Он смотрится в стекло компаса. Вдруг он выпрямляется, как адмирал какой, и говорит про себя:
— На будущий год я попробую где-нибудь в другом месте. Не подавать же мне в отставку, чёрт побери!
Примечания