Марина Серова
Братья должны умереть
Глава 1
В небольшом городе Муроме жизнь текла спокойно и неторопливо. Но так казалось только на поверхностный взгляд. В деловой сфере города бурлили нешуточные страсти.
Людей, держащих в руках незримые, но прочные ниточки городской политической, экономической или иной власти, события последних дней напрямую пока не затрагивали. Касались они лишь отдельных представителей мелкого бизнеса, не имеющих влиятельной «крыши». Сейчас не то, что раньше, насильно навязывать защиту интересов, брать под свою опеку и доить по-крупному или по-мелкому, как карта ляжет, любого, ступившего на путь частного предпринимательства, никто не стремился. По крайней мере, до тех пор, пока предприниматель не пытался оттяпать кусок от чужого пирога, чтобы перейти в разряд крупных. Да и в этом случае «крышу» чаще всего начинали искать по собственной инициативе, когда потребность в сильной защите становилась первостепенной проблемой.
Да, раньше времена были совсем другими. Стоило бабке выйти на угол с мешочком жареных семечек, к ней тут же подкатывал какой-нибудь юный гоблин и недвусмысленно предлагал оплатить право заниматься на этом самом углу индивидуальной трудовой деятельностью. Платить за место и сейчас надо — не ментам, так другим, вечно голодным, а потому неуемным в своей жадности представителям законной власти. Вот только защиту теперь никто не предлагает, а если и предлагает, то обеспечивать не собирается. Так что неизвестно, выиграла бабка на новых порядках или проиграла. Менты семечки лузгают да горстями по карманам рассовывают так же, как раньше те, другие, делали. Но те, по крайней мере, вороватых пацанят шугали. Больше бабку, в общем-то, никто и не донимал. Разве что те же менты.
Но это бабка. Она, хоть и ИТП, официально, правда, не зарегистрированное, но, как раньше не имела гроша ломаного за душой, так и не будет иметь. И проблемы у нее такие же жалкие, как доходы.
Другое дело — владелец кафе, магазина, пошивочной мастерской или оптовик какой-нибудь среднего размаха, не говоря уже о рыбке покрупнее. Уличная шантрапа и прочие мелкие неприятности волнуют их постольку-поскольку. У них своих проблем пруд пруди. И чем крупнее дело, тем серьезнее проблемы. Имел какой-нибудь Иванов Иван Иваныч точку на местном рынке, возил понемногу товар, да все сам: сам возил, сам за прилавком стоял. Вкалывал в поте лица год, второй, а на третий, глядишь, за товаром уже экспедитора с машиной посылает и за прилавком сам не стоит. И точка у него теперь не одна, а целых три, да небольшой магазинчик в придачу. Но вот беда — как у бабки теперь нет надежной «крыши», которая заступиться могла бы, из беды вызволить, так и Иван Иваныч в собственном соку варится, крутится, как белка в колесе, проблемами по самые уши загружен — с этим договорись, тому на лапу дай, здесь пешком лучше не ходи, а тут вообще появляться остерегись: не ровен час, крупные конкуренты бизнес вместе с головой оттяпают, и спросить с них некому будет.
Так, собственно, на деле и выходило. Погиб в результате дурацкого стечения обстоятельств Иван Иваныч, скоропостижно скончался в расцвете сил Петр Петрович, а никто, кроме ближайших родственников и друзей, и не шелохнулся. Жены всплакнули, дети по малолетству ничего не поняли, официальные лица развели руками и констатировали смерть от несчастного случая и полное отсутствие криминала.
Но слухи все-таки ползли.
Статистика — дама упрямая, разночтений не допускает. По крайней мере, в той части, которая касается не опросов населения и подсчета голосов по поводу минимально возможного набора продуктов в потребительской корзине, а конкретных, документально подтвержденных фактов.
Одна или две «лишние» по статистике смерти от несчастных случаев погоды на фоне общего для страны бедственного положения, очевидно, не сделали бы. Но несчастных случаев, повлекших за собой жертвы среди населения, оказалось больше, чем две, причем происходили они как-то неестественно часто. Вот и получилось, что кривая смертности в городе Муроме в сводках за декабрь месяц стремительно взлетела вверх.
Возможно, на это никто, кроме специалистов, не обратил бы внимания. Если бы не вездесущие, падкие до мелких и крупных сенсаций журналисты.
Благодаря установке на «прозрачность» работы правоохранительных органов в последние годы появилось большое количество программ, призванных эту самую работу освещать. Преимущественно хвалить, чтобы у граждан сформировалось иное, для начала более терпимое, отношение к сотрудникам этих самых органов. Впрочем, о недоработках и проколах в деятельности органов правопорядка и так слишком много говорилось в блоках новостей и различных авторских аналитических программах. И чем больше одни вдохновенно рассказывали о будничной, но неизменно героической работе прокуроров, следователей, оперативников, омоновцев, тем старательнее другие выискивали и смаковали их ошибки и слабости.
Практически обо всех «подозрительных» несчастных случаях, впоследствии выделенных специалистами информационно-аналитического отдела ФСБ в отдельный, особый список, так же, как и о многих подобных им, по нескольку раз на день сообщали ведущие местных «Дежурных частей», «Городских хроник» и прочих телепрограмм. Одни — голосом, умело подрагивающим от волнения за судьбы сограждан, другие — скороговоркой, лишенной эмоциональной окраски, третьи — с оптимизмом: глядите, мол, плохо-то как все, но ничего, переживем, победим, выберемся-таки в светлое будущее.
Поначалу умело и в большом количестве подаваемая с телевизионных экранов информация о происходящем в городе большинство жителей Мурома ничуть не затрагивала. Подумаешь, еще какой-то неудачник не справился с управлением автомобиля. Каждый день кто-нибудь не справляется. Но кто-то из погибших оказался чьим-то приятелем, компаньоном, просто знакомым. Слухи распространяются быстро. При этом имеют обыкновение обрастать самыми невероятными подробностями.
Вскоре количество поклонников местных программ увеличилось в несколько раз. Новости смотрели с большим интересом, чем художественные фильмы. Особой популярностью пользовалась авторская программа «Что говорят?», одно название которой уже сближало автора и ведущего передачи Андрея Москвичова с народом.
Двадцатиминутные ее выпуски выходили ежедневно в прямом эфире и в самое удобное время — в восемь часов вечера, когда одни семьи только что отужинали и теперь пили кто чай, кто иные напитки, другие еще вкушали, что бог послал. Сериалы уже кончились, а вечерние киносеансы только ждали своей очереди.
Когда передача еще находилась в состоянии проекта, Москвичову пришлось много потрудиться, чтобы пробить выход в эфир именно в это время, когда у экранов можно собрать максимальное количество зрителей. Бегал он по кабинетам, убеждал, уговаривал, давал на лапу, поил-кормил тех, кто мог нажать, где нужно, сделать важный звонок, поставить решающую подпись.
Наконец вожделенное экранное время выделили, и теперь Москвичов целыми днями, а часто и поздними вечерами — сразу после выхода очередной передачи, — снова бегал, поил-кормил, давал на лапу. Только теперь уже для того, чтобы оправдать доверие, собрать свежий материал и выдать в следующем выпуске что-нибудь особенное, желательно сенсационное, такое, что еще до окончания передачи могло бы вызвать шквал звонков от благодарных, взволнованных, кипящих от праведного негодования зрителей.
В тот триумфальный для себя и злополучный для многих вечер, готовясь к прямому эфиру, Андрей Москвичов сам дрожал от охватившего его возбуждения. То, что он откопал прошлой ночью и о чем собирался через несколько минут поведать зрителям, должно было стать поистине сенсацией. Добрая половина его передач могла бы быть названа скандальной, но эта! И хотя Андрей терпеть не мог все избитое, затасканное, в том числе потерявшие от частого и неуместного употребления изначальный глубокий смысл фразы, об этой передаче он заранее думал, используя столь любимое многими его коллегами выражение: она произведет эффект разорвавшейся бомбы.
Вот до эфира осталось несколько минут… несколько секунд… Оператор уже начал отсчет, а Андрей все никак не мог справиться с волнением. Пять секунд, четыре… — Андрей сделал глубокий вдох-выдох: — Две, одна… Время!
