движения и речь по-прежнему были странно замедленными, словно она спала наяву, с открытыми глазами.
— Видела, какая она? — спросила Светлана шепотом. — Убить может запросто. Или притворяется? Но ты сама виновата. Зачем сказала, что ты с проверкой?
— Да нет, я вроде бы ни про какую проверку и не говорила. А что особенного?
— А то, что Розка больше всего на свете боится, что однажды придут какие-нибудь проверяющие и ее отсюда выселят. Она же какая-то там древняя тетка нашего главного врача и живет здесь уже несколько лет на полном гособеспечении. Вот только никто уже не поймет — то ли она здоровой была, когда сюда поселилась, то ли и правда больной? А теперь уж и вовсе понять невозможно. Наш Семен Алексеевич, главный-то, говорят, иногда припугивает ее, что вышвырнет отсюда, а она не хочет, боится…
— Кошмар какой-то! — поразилась я непроизвольно. — Да как же здесь может нравиться?
— А что такого? — несколько даже обиделась Светлана на мои слова. — Здесь у нас общение как- никак, общие интересы. Я думаю, сейчас на место Розки многие из одиноких пенсионерок-старушек хотели бы попасть, да не все рождаются родственниками главного врача, это все-таки суметь надо.
— Это уж точно! — улыбнулась я, слушая ее медленные, плавные рассуждения, которые все равно казались мне совершенно безумными. — А на улицу эта Розка, точнее — баба Роза, хоть выходит?
— Да нет! Она только по служебным помещениям, на кухню или на склад шныряет, а на улицу даже ногой ступить боится. Боится, что ее потом назад не впустят, дверь закроют. Да ей чего зря ходить? Ей и так по распоряжению главного сроду самые лучшие кусочки приносят, она только заказывает, а Семен Алексеевич еще и по ночам ее порой навещает. Поэтому Розку здесь все у нас и ненавидят.
— Со здешними цветками мне теперь более-менее понятно, — сказала я задумчиво. — Непонятно вот только, как теперь отсюда выбираться…
— А что тут непонятного? — в свою очередь удивилась моей тупости Светлана. — Тут решетка изнутри открывается. Вылезай, если хочешь.
— Где?
— Да прямо здесь же, в туалете… — и она подняла решетку, которая действительно спокойно открывалась, давая выход на улицу.
На свободу, на свежий воздух!
— Правда, здесь второй этаж, высоко! Но девчонка одна у нас лежала как-то лихая, так та по водосточной трубе ночью туда-обратно лазила, в коммерческий ларек за сигаретами — так приперло. Говорила, что без курева совсем помрет.
— И вы все знаете, как отсюда можно удрать? Так почему же не сбегаете? — что-то совсем никак не могла понять я загадочной логики Светланы.
Или после укола я все еще плоховато соображала?
— А к чему нам сбегать? Больные мы, разве непонятно? Значит, тут нам и место. Я когда дома бываю, так порой даже днем спать перестаю, а тут мне все же получше. Да и другим тоже. Про эту дырку врачи тоже знают, да только все равно держат открытой. Надеются, вдруг кто сам убежит, место освободит? Да только дураков нету. А тебе если надо — ты и лезь, — сказала Светлана недовольно.
— Адью! Мне — точно надо, — ответила я ей убежденно, примеряясь к трубе.
Да что там труба! Чтобы сбежать из этого заведения, я не то что со второго этажа, но и с крыши смогла бы сигануть — не зря ж я в свое время заставила себя научиться прыгать с парашютом, чтобы преодолеть страх высоты! И научилась прыгать с верхотуры так, чтобы как можно меньше шансов было подвернуть при этом ногу, отбить внутренности или копчик.
Но, к моей великой радости, цирковых трюков или кульбитов в воздухе мне делать на этот раз не пришлось — водосточная труба держалась на стене достаточно крепко, и спускаться по ней было гораздо удобнее, чем кувыркаться в воздухе.
— Спасибо тебе, — тихо сказала на прощание Светлана.
— Это за что же? — удивилась я. — Наоборот, тебе…
— Хоть одну ночь не очень скучно было. А то я все сижу, все сижу, в окно гляжу…Может, ты к нам еще как-нибудь придешь?
— Не обещаю, — ответила я ей честно.
Признаться, я немного все же побаивалась, что вот-вот меня кто-нибудь заметит из больничного персонала, вот-вот окликнет, и тогда придется снова драпать со всех ног…
Но спуск прошел совершенно благополучно, без приключений. Уже стоя на земле, я увидела, как Светлана старательно поставила решетку на место, махнула мне рукой и тенью плавно исчезла из оконного проема — отправилась в одиночестве коротать бессонную ночь.
Прощай, странный желтый домик! Нет, какого черта меня сюда занесло? Или — не напрасно, и этот эпизод все же понадобится мне в дальнейшем расследовании?
Но сейчас думать о подобных вещах было некогда.
Больше всего на свете теперь мне хотелось попасть домой, принять душ, чтобы отмыться от больничного запаха, хотя бы немного поспать в своей замечательной белой постельке и прийти в себя.
Сейчас на заднем дворе психоневрологического диспансера мне и самой казалось совершенно нереальным, что еще предыдущую ночь я провела не только в условиях идеального комфорта, но еще к тому же в страстных ласках и объятиях мужчины, как какая-то… Розалинда, черт бы ее побрал!
«Ну уж хватит, цветочная тема закрыта, — сказала я сама себе, пробираясь задним двором поближе к проезжей части улицы. — Никаких пока больше цветочков — ни роз, ни лилий, ни даже лепесточков. Завтра утром нужно будет как следует сосредоточиться и постараться придумать какой-нибудь здравый ключ к расследованию. А то куда это меня занесло под впечатлением от знакомства с чокнутым Адамом Егоровичем? Но все будет только завтра. Ради бога, дайте мне немного времени очухаться…»
И все же… И все же… Что-то мне не слишком улыбалась перспектива бежать по ночному Тарасову в больничной робе, да еще по направлению от психушки к центру. Девяносто процентов, что по дороге меня может подхватить какая-нибудь милицейская машина, с ветерком отправить обратно, и тогда уже, возможно, надолго. Вот Светлана-то обрадуется, снова увидев на койке мое бесчувственное тело!
Можно было, конечно, попытаться остановить такси или какого-нибудь частного ночного извозчика, но остановится ли он, увидев на дороге девушку в больничной пижаме?
Невооруженным взглядом видно, что в кармане у этой девушки нет ни копейки денег, а рассчитывать на доброго дядю как-то не приходится.
Не знаю, кому как, но почему-то мне такие дядечки попадаются крайне редко. Некоторые делают, разумеется, вид, что они представители бескорыстной части человечества, но только до поры до времени, а потом все равно требуют другой платы — лезут под юбку и искренне удивляются или даже обижаются, что не получают вознаграждения.
Нет, новых ночных приключений почему-то мне сейчас совсем не хотелось.
Неожиданно мне показалось, что я слышу чьи-то тихие голоса, причем совсем близко, буквально во дворе, и я поскорее спряталась за кусты, продолжая мучительно раздумывать о родной своей кровати.
Про «бомбоубежище», где наверняка находился в это время Адам Егорович, похрапывая в компании чумных и холерных палочек, я старалась сейчас не вспоминать совсем, а даже, наоборот, напрочь забыть о его существовании. То есть приказала себе хотя бы некоторое время, до семи часов утра, не думать про это сумасшедшее, запутанное дело, чтоб окончательно не спятить самой. Не зря же народная мудрость гласит, что утро вечера все же мудренее.
Поэтому я упорно не смотрела в тот угол двора, где в темноте белел домик морга — эта своеобразная «уютненькая» прихожая к сверхсекретной лаборатории, которая сейчас казалась мне плодом больного воображения — и Адама Егоровича, и моего тоже. Нет-нет, я ничего про это не знаю, не помню, не слышу…
Но сейчас я как раз слышала, что шепот и голоса доносились именно оттуда, из того самого уголка двора, где находился морг.
Делать было нечего — пришлось крадучись, стараясь держаться в тени кустов, пробираться на звук голосов.
Из-за приоткрытой двери помещения, в которое у меня не было ни малейшей охоты входить, доносились два голоса — очень властный, мужской и женский — тоненький, принадлежащий, как видно,
