Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя).

Массовый читатель (речь идет о времени не менее чем тридцатилетней давности, поскольку в нашем бурном «сегодня» вряд ли у Достоевского имеется «массовый читатель») обычно наскоро пробегает эти первые страницы «Братьев Карамазовых», но это не означает, что в его подсознании не откладывается представление о наверняка нерусской сущности наиболее отвратительных черт личности Федора Павловича, а читатель более внимательный, может быть, тоже подсознательно, фиксирует и неназойливое (в отличие от «Дневника писателя») указание на еврейские корни описываемого в романе «древа зла».

После первой книги «жиды, жидишки и жиденята» практически исчезают со страниц «Братьев Карамазовых» надолго, но не навсегда. «Их» присутствие «за кадром» ощущается в повадках и спекуляциях русской красавицы Грушеньки, которая «деньгу нажить любит, наживает, на злые проценты дает, пройдоха, шельма, без жалости», и которая «особенно в последний год пустилась в то, что называется «гешефтом», и что с этой стороны она оказалась с чрезвычайными способностями, так что под конец многие прозвали ее сущей жидовкой». Не обходится без «них» и некое развратное действо: на «почти оргию, пир на весь мир», разыгравшиеся ради «сущей жидовки» Грушеньки: невесть откуда «жидки со скрипками и цитрами тоже прибыли». И действительно: откуда?

И наконец, «они» появляются «во всей красе» в одиннадцатой книге — в ее третьей главе, имеющей заглавие «Бесенок».

Заглавие это заимствовано Достоевским у известного юдофоба Вс. Крестовского, посвятившего ему свою психологическую повесть о девочке-подростке. Эта глава «Братьев Карамазовых» полностью воспроизводит разговор четырнадцатилетней девочки Лизы Хохлаковой с Алешей. Разговор этот весьма путаный, и еврейская тема возникает в нем весьма неожиданно, но именно в том месте, где Лиза сообщает, что она готова доверить Алеше «одному в целом мире» самое главное, свои самые сокровенные мысли. И за этим признанием следуют слова:

— Алеша, правда ли, что жиды на Пасху детей крадут и режут?

— Не знаю.

— Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на суде сказал, что мальчик умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал, все стонал, а тот стоял и на него любовался. Это хорошо!

— Хорошо?

— Хорошо. Я иногда думаю, что это я сама распяла. Он висит и стонет, а я сяду против него и буду ананасный компот есть. Я очень люблю ананасный компот. Вы любите?

Алеша молчал и смотрел на нее. Бледно-желтое лицо ее вдруг исказилось, глаза загорелись.

— Знаете, я про жида этого как прочла, то всю ночь так и тряслась в слезах. Воображаю, как ребеночек кричит и стонет (ведь четырехлетние мальчики понимают), а у меня все эта мысль про компот не отстает. Утром я послала письмо к одному человеку, чтобы непременно пришел ко мне. Он пришел, а я ему вдруг рассказала про мальчика и про компот, все рассказала, все, и сказала, что «это хорошо». Он вдруг засмеялся и сказал, что это в самом деле хорошо. Затем встал и ушел. Всего пять минут сидел. Презирал он меня, презирал? Говорите, говорите, Алеша, презирал он меня или нет? — Выпрямилась она на кушетке, засверкав глазами.

— Скажите, — проговорил в волнении Алеша, — вы сами его позвали, этого человека?

— Сама.

— Письмо ему послали?

— Письмо.

— Собственно про это спросить, про ребенка?

— Нет, совсем не про это, совсем. А как он вошел, я сейчас его про это и спросила. Он ответил, засмеялся, встал и ушел.

Таким образом, любимый герой Достоевского, носивший имя его сына, умершего в 1878 г. в трехлетнем возрасте, Алеша Карамазов, монах и правдоискатель, на прямой вопрос Лизы о том, присущи ли иудаизму ритуальные убийства детей, скромненько отвечает «не знаю», что может означать и «да», и «нет».

Далее Достоевский устами своей героини — бесенка-тинэйджера Лизы сообщает читателю о существовании «одной книги», где описаны издевательства «жида» над четырехлетним мальчиком, национальность которого не уточняется, но, надо полагать, что сей мальчик евреем не был. Подобной «книги» в те годы в обиходе русского читателя не существовало. Ее для этого случая придумал сам Достоевский, понимая, что упоминание о наличии некоей таинственной книги о «еврейских зверствах» придавало его измышлениям особый вес и некоторую достоверность.

Существовала же не книга, а та самая грязная газетка-журнальчик «засаленного патриота» (А. Чехов) — князя Мещерского «Гражданин», о которой через пару лет братья Чеховы скажут, что «почетнее писать в кабаках кляузы, нежели работать в сем органе». Как видим, понятие о чести у таганрогских мещан было развито сильнее, чем у многих дворян и даже Рюриковичей. Во всяком случае, Достоевский, завершив в 1874 г. работу в качестве редактора «сего органа», продолжал для него пописывать, и один из его фельетонов («Из дачных прогулок Козьмы Пруткова») соседствовал в нем с сочинением «Сведения об убийствах евреями христиан для добывания крови (составлено тайным советником Скрипицыным, директором департамента иностранных исповеданий, по распоряжению министра внутренних дел графа Перовского для императора Николая I, наследника-цесаревича, вел. князей и членов гос. совета)». Затем в развитие этого «сюжета» в «Гражданине» были опубликованы статьи «Подробное изложение фактов об убийствах евреями христиан для добывания крови» и «Жиды-изуверы и их защитники. По поводу дела о новом убийстве христианской девочки для добывания крови». Всё это редакция «Гражданина» представляла как серию статей, «в коих изложены на основании официальных данных ужасающие читателя подробности обо всех убийствах христиан, преимущественно детей, жидами для добывания христианской крови» («Гражданин». 1879. № 4).

После этой «серийной» артподготовки «Гражданин» радостно сообщил своим читателям: «Мы еще не кончили статей по этому вопросу, как уже в Кутаисе назначено к слушанию новое, самое, так сказать, современное, весьма интересное дело в этом роде: несколько жидов обвиняются в убийстве малолетней христианской девочки с целью добывания христианской крови». Против этого обвинения выступили отнюдь не «социалисты», которые, по убеждению Достоевского, все были евреями, а вполне уважаемые адвокаты Александров, Спасович и другие. «Гражданина» особенно обидело заявление великого адвоката Спасовича, который сказал, что, по его глубокому убеждению, «дела, подобные настоящему, доказывают только непомерную живучесть легенд прошлого времени, как бы нелепы эти легенды ни были». В связи с этим выступлением Спасовича «Гражданин» сообщал: «…на днях появилось решительное опровержение этих нескольких вековых, международных обвинений против евреев — уже не со стороны самих евреев, а со стороны г. Спасовича, известного присяжного поверенного, писателя и бывшего профессора уголовного права», и затем последовали грязные издевательства «мещерцев» над личностью и адвокатской деятельностью знаменитого криминалиста.

Несмотря на все старания князя Мещерского и его соратников первый гласный процесс по обвинению евреев в ритуальных преступлениях не удался. Пореформенный суд оказался несравненно выше грязной газетной шумихи, и на процессе в Тифлисе даже прокурор отказался поддерживать «ритуальное» обвинение. Именно из серии грязных измышлений о «еврейских изуверствах» Достоевский выудил для любящей ананасный компот Лизы Хохлаковой замученного жидом мальчика, перекочевавшего в роман «Братья Карамазовы» прямо из второго номера «Гражданина» за 1878 г., где среди придуманных в редакции «истинных признаний» неких евреев в своих преступлениях от имени «одного жида», пожелавшего, естественно, остаться неизвестным, сообщалось буквально следующее: «Одного ребенка я велел привязать к кресту, и он долго жил; другого велел пригвоздить, и он скоро умер».

Вот вам и таинственная «одна книга» Лизы Хохлаковой, увековеченная в романе, которому, как говорят, «суждено бессмертие»!

Грязные писаки из «Гражданина», как и обер-прокурор Синода Победоносцев, в кабинете которого обсуждались не только готовые главы «Братьев Карамазовых», но и отдельные эпизоды и образы романа