— Каково-то теперь уезжаешь? — да так громко, что:
Уже близко к дому стал унимать ее плач Даритай-отчигин:
Так унимал он ее. Тут же Есугай и взял Оэлун в дом свой. Вот так произошло умыкание Есугаем Оэлун-учжин. Этот знаменитый эпизод весьма поучителен. Он показывает, что экзогамия, бытовавшая у монголов, принуждала их в поисках женщин прибегать к умыканию, что обрекало племена на вечную вражду.
Как мы еще расскажем, меркиты и верхнеононские монголы крали друг у друга женщин постоянно, и это привело к неистребимой взаимной ненависти, передававшейся из поколения в поколение и — в перспективе — к истреблению одного из двух этих племенных союзов.
Кроме того, это является еще одной иллюстрацией безвластия, вызванного падением первого монгольского царства; безвластия, вышедшего за пределы политики и серьезно нарушившего все общественные отношения в стране; зато, когда в Монголии Чингисхан установил свой порядок, законы экзогамии, побуждавшие монголов искать себе жен вне родного племени, уже исполнялись мирно, путем переговоров, без насилия и воровства.
Наконец сцена, возможность наблюдать которую нам дал монгольский бард, показывает достаточно подробно, каков был характер Оэлун. И мы видим, что она была существом, наделенным развитым чувством долга. Во всяком случае, своего первого мужа унгиратка действительно любила, о чем говорят ее стенания, несшиеся вслед ему, и трогательный дар, врученный на память. В то же время это была женщина практического склада ума, умевшая смиряться с непоправимым, о чем говорят ее попытки успокоить Чиледу и советы спасать собственную жизнь. Войдя же в юрту Есугая, она сумела привязаться к ее хозяину с той преданностью, с какой соединилась и с новой семьей, бразды правления которой ей пришлось взять в свои руки, когда тот погиб. Кто знает, как сложилась бы судьба и карьера Чингиса, не будь его мать столь прямой, деятельной и практичной.
Детские годы Чингисхана
Как явствует из исследований, предпринятых востоковедом Пеллио (1939 г.), старший сын Есугая и Оэлун, будущий Чингисхан, родился в год Свиньи, а именно в 1167 году. [14] В ту пору его семья находилась в урочище Дэлиун-болдак, близ одинокой возвышенности Дэлиун, на правом берегу Онона. Появившийся на свет младенец в правой руке держал сгусток крови величиной с бабку (надкопытный сустав у животных). Отец дал ему имя Темучжин в память о том, что как раз тогда им был взят в плен татарский вождь Темучжин-Уге.
Что касается этимологии этого имени, то предположение о том, что оно происходит от тюрко- монгольского слова «кузнец», корнем которого является «темур» (железо), вероятно, вполне справедливо, по меньшей мере с фонетической точки зрения.
Итак, случай распорядился таким образом, что будущий Покоритель Вселенной был обязан своим званием железного человека и кузнеца новой Азии именно победам отца.
После Темучжина у Оэлун и Есугая родились еще три сына: Чжочи-Хасар, Хачиун и Темуге. Сей последний был прозван Отчигином (дословно: хранитель очага), поскольку был младшим. Имелась еще и дочь по имени Темулун. От другой жены, звавшейся Сочихэл, у Есугая было два сына: Бектер и Бельгутай.
Сведения о физических данных Чингисхана скудны. Хронисты сообщают лишь то, что у дитяти был пламенный взгляд и лицо его излучало некое сияние — возможно, как воспоминание о Духе света, во время оно оплодотворившем Алан-Гоа, его мифическую прабабку.
Повзрослев, возмужав, Темучжин отличался от всех высоким ростом, крепким телосложением, открытым челом, достаточно длинной бородой (по меньшей мере, по меркам практически гололицых монголов) и, наконец, «кошачьими глазами». Эти серо-зеленые глаза страшно интриговали историографов. Принадлежал ли Чингис к «тюркизированной арийской расе», как, например, сельские жители Кашгарии? Увы, нам лично пришлось прожить довольно долго в непосредственной близости от «желтоглазых кошек», а монгольские барды слишком тщательно проследили генеалогию их героя, чтобы можно было усомниться в его алтайском происхождении.
Помолвки у монголов совершались очень рано. Темучжину еще не исполнилось девяти лет (стало быть, дело происходило в 1176 г.), когда отец взял его с собой на поиски невесты. Есугай намеревался начать «турне» с родственников Оэлун, то есть с родни из олхонутского рода, который в ту пору кочевал по Восточной Монголии, в окрестностях озера Буир. По дороге отец и сын сделали остановку у другого унгиратского вождя, по имени Дэй-сечен (Мудрый), стойбище которого находилось между горами Чекчер и Чихурху, они соответственно отождествляются с нынешними Алтан-номором и Дулан-хорой, что на западном берегу реки Урссон,[15] между озерами Колен и Буир.
Отвечая на вопрос Дэй-сечена о цели поездки, Есугай сказал, что он едет в страну унгиратов за невестой для сына.
Это заявление собеседника заинтересовало.
— У твоего сына, — заявил он, — взгляд что огонь, а лицо что заря. Снился мне, Есугай, этой ночью странный сон. Привиделось мне, будто слетел ко мне на руку белый сокол, державший в когтях солнце и луну. Это хороший знак. И теперь я вижу, едешь ты со своим сыном. Мой сон подсказал, что едете вы, кияты, как вестники счастья.
Воистину не напрасно было дано Дэй-сечену прозвище Мудрый. Если племя унгиратов заслуженно славилось красавицами, то в политическом отношении оно считалось второразрядным, не идя ни в какое сравнение с родом киятов, значившимся «царским». Вот почему унгиратам льстило, когда мужчины-кияты брали их девушек в жены. По меньшей мере, именно это имел в виду Дэй-сечен, говоря Есугаю:
— Красоту наших дочерей и племянниц отмечают все, но мы никогда не пытались извлечь из этого выгоду. Когда от вас приезжал очередной хан, мы тут же сажали какую-либо прекрасноликую девушку в одну из наших больших кибиток, запрягали в быстроногого темно-серого верблюда, и она уезжала, чтобы занять свое место на престоле рядом с вашим ханом.
Монолог Дэй-сечена недвусмысленно указывает на то, что между родом борджигинов и унгиратов фактически был заключен «договор о замужестве».
— Друг Есугай, — закончил свою речь Дэй-сечен, — войдем ко мне в юрту! У меня есть дочь-невеста. Взгляни на нее.
Есугай последовал за Дэй-сеченом и оказался под войлочным сводом дома кочевника. Гостя усадили на почетное место, сбоку от хозяина, в центре юрты, точнее возле очага, занимавшего ее середину. В глубине, на правой половине жилища, располагались хозяйка и дети. Среди них была следившая, как мы полагаем, с замиранием сердца за происходившим юная Борте («Голубая»). Есугай посмотрел на нее и остался доволен: девушка действительно была хороша. Говоря о ней, монгольский бард повторяет слова, сказанные о юном Темучжине: у нее тоже был пламенный взор и лицо, излучавшее чудный свет. Заметим в скобках, что Борте было десять лет, то есть на один год больше, чем сыну гостя.
На следующий день Есугай официально попросил руки Борте для Темучжина. Хозяин дома, как
