положить руку на мое колено, но я безжалостно пресекала эти его попытки.
— Как тебе удалось получить пригласительный, — попыталась я его отвлечь, — ведь, как я понимаю, сегодня выставка будет открыта не для всех?
— У меня приятель — журналист местной газеты, — пыхтя ответил Лапидус, — должен был идти он, но его срочно отправили в командировку, вот он и отдал свой пригласительный мне. А вообще, Иванова, оставила бы ты свои детективные замашки хотя бы на время.
— Не могу, Коля, — усмехнулась я, — это уже стало моей натурой.
— Да, — вздохнул Николай, — от тебя ничего не скроешь, даже если сильно постараться. Тяжело придется твоему будущему мужу.
— Не расстраивайся, — успокоила я его с улыбкой, — тебе это не грозит.
— Я вообще больше никогда не женюсь, — Лапидус сделал вид, что обиделся, — хватит с меня.
— У тебя всего два штампа в паспорте, — рассмеялась я, — можно сказать, все впереди. У меня, например, есть один знакомый, так у него было семь официальных жен, в разное время, разумеется, и со всеми он был счастлив.
Коля только молча вздохнул в ответ на мои слова.
Металлоискателя у стоявшего на входе в выставочный зал милиционера в бронежилете не было, поэтому он только заглянул мне в сумочку, не рискнув обыскивать. Я мило ему улыбнулась, и вскоре, поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, мы уже входили в помещение, где собственно и была организована выставка. Народу было относительно немного, но в основном это были люди в городе довольно известные. Я узнала кое-кого из журналистов; какие-то мужчины с пивными животами, скорее всего депутаты, несколько женщин в безвкусных платьях, видимо, жены этих самых депутатов, о чем-то негромко переговаривались, держа в руках бокалы с шампанским. В двух молодых людях с барсетками в руках я определила представителей разбогатевших за годы постперестроечной смуты дельцов. Оба были в пиджаках малинового цвета. Один из них был настолько крупный, что под ручку барсетки пролезали только три его пальца. В конце зала я заметила еще одного человека в малиновом пиджаке, но, к моему удивлению, этот лысоватый мужчина оказался солистом нашего оперного театра.
Я наконец бросила взгляд на стены, где были развешены работы заграничной знаменитости. Их было около двух дюжин.
— Пошли, — Лапидус, видимо, тоже освоился и увлек меня к картинам.
Честно говоря, работы меня не поразили, я ожидала большего. Все полотна были небольшого размера и выполнены в разной манере, хотя что-то неуловимо общее их и объединяло.
Подошедший с подносом официант предложил нам шампанское. Мы взяли бокалы и продолжили осмотр. Коля по каждой работе высказывал свое мнение, с которым я не торопилась соглашаться. Я потягивала отличное шампанское и рассеянно слушала Колин треп, по старой привычке не забывая изредка поглядывать по сторонам. Мы еще не осмотрели и половины экспозиции, когда я заметила, что в дальнем конце зала появилась небольшая группа людей. Навстречу им сразу же бросились журналисты и фоторепортеры.
— Вон она, — Лапидус дернул меня за рукав, — Эльвира Левицки.
— Вижу, — я спокойно высвободила руку. — А кто это с ней, какое-то знакомое лицо?
— Господи, Иванова, ты что, телевизор не смотришь? — Лапидус, как мне показалось, сильно удивился.
— Смотрю иногда, — пожала я плечами.
— Это ее дочь, — чуть громче, чем нужно, сказал Коля, — Вероника Дюкина — ведущая программы новостей.
— Понятно, — вспомнила я лицо, которое несколько раз видела по телевизору.
Надо сказать, что на экране она была совершенно другой, все-таки телекамера не совсем точно передает изображение. А может, у нее просто была другая прическа?
Дюкина имела озабоченный, если не сказать растерянный вид. В ее лице было что-то щемяще детское и неуверенное. Широко распахнутые глаза смотрели как-то настороженно и покинуто, скуластое лицо придавало ее облику что-то мальчишески-угловатое, как, впрочем, и острые ключицы и немного нескладная фигура. Она была миловидна, но по сравнению со своей матерью выглядела простушкой. Мадам Левицки покоряла царственной осанкой, независимым видом, гордой посадкой головы, не говоря уж о замечательно красивом лице, которому морщины придавали даже какой-то шарм, заставляя думать, что перед вами не просто прекрасная, но умудренная жизнью женщина.
— Значит, — спросила я, — этот лысоватый смазливый мужик, который трется там вместе с ними, Альберт Дюкин?
— Да, — Лапидус понизил голос, — владелец телеканала ТТС и по совместительству муж Вероники.
— Но он, кажется, намного старше своей жены, это так?
— Зато у него много денег, — отмахнулся Николай.
Я повнимательнее присмотрелась к Дюкину. Не каждый день видишь вот так рядом заправил телеканалов. Чуть полноватый, среднего роста, он впечатлял своей размеренно-танцующей походкой и манерой держаться. В последней было столько же важности, сколько и игривого пренебрежения, граничащего с кокетством. Живые карие глаза смотрели с ироническим прищуром, губы постоянно растягивались в ничего не обещающую, но полную смешливого лукавства улыбку, прямой крупноватый нос, казалось, к чему-то принюхивался, черные брови беспрестанно двигались, то сходясь на переносице, то прыгая вверх, то причудливо выгибаясь, и тогда вся его холеная, немного оплывшая физиономия светилась чисто женским жеманством.
— Если бы не лысина, его можно было бы смело назвать героем-любовником, — насмешливо прокомментировала я.
— По-твоему, герой-любовник и лысина — несовместимые понятия? — с ноткой раздраженного несогласия в голосе спросил Коля.
— Для меня — да, — самоуверенно заявила я.
Как будто услышав меня, Дюкин посмотрел в мою сторону. Потом отвел взгляд, поправил бордовый шейный платок и, заложив руки за спину, уставился в средиземноморский пейзаж, чьи кричащие краски больно били по глазам. Картина была выполнена в старой авангардистской манере Левицки. Потом взгляд Дюкина скользнул по улыбающемуся лицу своей талантливой родственницы и остановился на нем. Мадам Левицки что-то оживленно рассказывала. Как только она прервала повествование, которому вся эта любопытная свита, состоящая из коллег, журналистов и фотокорреспондентов, с почтительным трепетом внимала, Коля, закусив удила, кинулся к ней с рекламным проспектом в руке. Словно заразившись его энергией, остальные тоже поспешили к Эльвире Левицки.
Окруженная толпой поклонников, она исчезла из моего поля зрения. Я прошла в другой зал, где мирно дремали копия роденовской «Вечной весны» и тусклые полотна фламандцев. Села на кожаный диванчик и принялась рассматривать охотничий натюрморт. Почему-то меня успокаивали и мертвая плоть убитых птиц, и кувшины с вином в плетенках. В соседнем зале было слишком много «жизни», вот мне и захотелось почти кладбищенского покоя. Жаль, что нельзя было закурить! Посидев эдак минут пятнадцать, я вернулась в стихию прогорклого авангарда мадам Левицки.
— Господа! — обратилась к толпе сухопарая дама в наглухо застегнутом пиджаке, стоящая у невысокого столика, на котором были разложены альбомы в цветных глянцевых суперобложках. — Имею честь представить вам новый альбом с репродукциями картин госпожи Левицки.
Помпа, с которой «синий чулок» предлагала приобрести репродукции Левицки, настроила меня на отчужденно-воинственный лад.
— Ты не купишь? — услышала я у самого уха голос Кольки.
Я только пожала плечами, сдерживая злобную усмешку. Упоенный заморским авангардом под русским соусом, Коля не заметил моего движения. Наблюдению за ажиотажем у столика я предпочла одинокую прогулку вдоль увешенной картинами стены. Столик с разложенными на нем альбомами репродукций, бесспорно, вызывал в душах преданных поклонников мадам Левицки тот священный трепет, какой у участников спиритического сеанса вызывает вращающийся стол, сидя за которым, они чают свидания с
