верно (пытаюсь убедить людей, какая я вся из себя умная), но любить — боже упаси! И вообще, из всей латыни мне нравится только одна фраза: «In vino — veritas», что, как известно, соответствует истине, которая, как водится, «обитает» в вине.
— …поэтому ты узнаешь чуть ли не последней… Но — сама виновата! — Киря поспешил свалить все на меня. — Надо сидеть дома и ждать моего звонка, а не гоняться с высунутым языком по всему городу.
Ну конечно, именно так я и гонялась.
— В общем, Голубков твой на свободе, справедливость восторжествовала! — Володя помолчал и добавил: — Не слышу горячих изъявлений благодарности.
И не услышишь. Я вообще не понимаю, чему ты радуешься. У меня кофе стынет — а он, видите ли, радуется!
— Кирсанов, извини, но то, что доказана невиновность этого несчастного человека, — не твоя заслуга.
Киря вздохнул.
— Вижу, ты сегодня не в настроении. Позвоню после. Будь здорова.
— Нет, подожди! — Кофе все равно уже остыл. — Кому ж еще ты сообщил об освобождении Василия Семеновича?
— Голубкова-то? Ну, Королеву… тебе вот… начальству…
— И даже начальству?
Ах ты мой исполнительный!
— А ты как думала? Королев тут все органы на уши поставил…
Да, только мне никто из этих самых органов помочь не удосужился… ну, за исключением Димы; и тот — по старой дружбе.
— А майор Смолин — как «исполнительное лицо» перенесло такое большое разочарование, крах всех надежд, понимаешь?
— Не издевайся, пожалуйста. Смолина можно понять: он устал от работы, от постоянно совершаемых преступлений… У нас же они случаются чуть ли не каждый день. Майору дали дело — он поторопился его закрыть.
И конечно, как только ему указали «ошибку», сразу же все осознал и раскаялся.
— Но пострадал невиновный человек!
Так и вижу: Киря недоуменно-равнодушно пожал плечами: «И что еще бабе надо?»
— Ну ладно, — произнес «товарищ Володя» после довольно-таки продолжительного молчания. — Бывай! Звони, если что.
— …и я сразу уеду в командировку, — зло закончила я. — Счастливо, подполковник.
В трубке раздались короткие гудки.
Безнадежная ситуация: две недели занималась я делом об убийстве родственника «известного бизнесмена», и за все это время мне ни разу не удалось по-человечески поесть. И вот теперь — все закончилось благополучно, все довольны и счастливы… а я, бедная, скоро стану возводить процесс «питания» в культ. Сумасшедшая работа!
Продолжим, однако.
…Прошло энное количество времени с того черного дня — может быть, месяц, может быть, полгода, а может, и год — какая, в сущности, разница.
…Маргарита немного пришла в себя после смерти мужа; вновь научилась улыбаться. Молодую женщину и ее дочек часто навещает напарник погибшего Виктора, Владимир Александрович Гришин, «человек очень умный… с крепким практическим смыслом, твердою волей и замечательным даром слова — человек еще молодой, добрый и холодный как лед. Они живут в большом ладу друг с другом и доживутся, пожалуй, до счастья… пожалуй, до любви».
Ксения, младшая «дщерь» и любимица «известного бизнесмена», обратила-таки благосклонный взор в сторону — увы, уже не моего — возницы. Наверное, Миша решился на подвиг и приготовил капризной девице что-нибудь чрезвычайно вкусненькое. Пожалуй, пара таких вот бесподобных ужинов, блюда одного из коих я имела счастье как-то отведать, — и Королева-младшая сменит гнев на милость и выйдет за него замуж.
Моль бледная — до этого невзрачная, белобрысенькая, страшненькая, способная абсолютно слиться с окружающей средой, — теперь пытается из этой самой «среды» хоть как-нибудь да выделиться. Будем объективны: подобные попытки, несколько неудачные, правда, предпринимались ею и ранее, но теперь в деле самоусовершенствования — хотя бы только внешнего — Настенька достигла гораздо больших успехов.
У четы Королевых мадемуазель Белова, разумеется, уже не служит: «домохозяйке и гувернантке» дали прекрасную рекомендацию — лишь бы поскорее избавиться от этого «двуликого Януса» — и отправили на все четыре стороны.
В данный момент моль — благодаря румянам уже не бледная — занимается воспитанием детей, по ее словам, «конкурента и политического противника» Вадима Сергеевича.
А мне, господа хорошие, позвольте откланяться. И если вдруг на прощание вы скажете мне, что дневник мой пришелся вам по вкусу — а чем черт не шутит! — я торжественно обещаю, что когда-нибудь обязательно его продолжу. А посему, до новой встречи.
