первого же прослушивания.
Опыт завершился удачно. Первая, затем вторая песня первой стороны, песня, выбранная с оборота диска наугад (тетя Аня была уверена, что я ее обманываю и слышу эти мелодии не в первый раз), были воспроизведены мной довольно близко к тексту.
Даже тетя Аня вынуждена была признать себя побежденной, к вящей радости моей мамы. Я думаю, что уже тогда она ревновала соседку к отцу, и, как оказалось впоследствии, не без оснований.
Кстати, именно эта моя способность запоминать с ходу текст на незнакомом мне языке и сыграла весьма значительную роль в моей биографии.
На следующий день после пирушки меня подозвал к себе отец.
— Посмотри-ка сюда, — сказал он, указывая рукой на стол. Там были разбросаны несколько предметов. — А теперь…
И папа быстрым движением развернул меня лицом к стене с обоями в мелкий цветочек.
— …А теперь перечисли-ка мне, что ты сейчас увидела, — предложил отец.
— Ну, оторванную пуговицу с гербом, твою старую трубку с ершиком слева… Папа, он такой весь ободранный, может быть, купишь новый…
— Не отвлекайся.
— Кругленькую пробку от бутылки, слегка погнутую на краях, скальпель, блокнот, ручку и твои часы с открытой крышкой.
— Ага, — удовлетворенно сказал отец, — смотри-ка, угадала.
— И вовсе я ничего не угадывала, я просто увидела все сразу, — уточнила я. — Кстати, колпачок от твоей ручки лежит у тебя под блокнотом, и у нее из-за этого чернила высыхают.
— Так, выходит, ты специально не запоминала? — удивился отец.
— Не-а, — честно ответила я. — А что, разве нужно было?
Наши опыты на внимание и логику продолжались и в дальнейшем.
Это были либо упражнения на быстроту и сообразительность, либо, большей частью, разнообразные головоломные задачи — из еще не переведенной в то время книги Льюиса Кэрролла «Логическая игра». Отец раскрывал растрепанное макмиллановское издание 1887 года и, шевеля губами, переводил мне прямо с листа.
Мне до сих пор иногда снится обезьяна, которая карабкается по перекинутому через блок канату, на другом конце которого подвешен груз, равный по весу обезьяне. Впрочем, собственными снами я тоже научилась управлять, но это пришло гораздо позже…
У двери Симбирцева Сидорчук остановился, одернул свой салатный пиджак и, быстро вдохнув и выдохнув, осторожно постучал.
— Жду-жду! — донеслось из-за панели. — Новенькую с собой захватывай!
— Уже, Леонид Борисыч! — бодро отозвался Сидорчук, приоткрывая дверь.
— Ну так и давай ее сюда, — весело предложил Симбирцев, — мы перекинемся парой слов — и на инструктаж. Через час мне на трассу, так что…
— Все понял, — кивнул Сидорчук, — мы непременно уложимся.
— Вот и славно, — произнес приподнимающийся из-за стола Симбирцев.
Шагнув нам навстречу, он протянул мне руку и представился:
— Эл Бэ. Леонид Борисович то есть. — Рука была мягкой и слегка влажной.
— Е Эм, — ответила я на рукопожатие. — Можно просто Женя.
Сидорчук удостоверился, что диалог начался, и незаметно выскользнул из кабинета.
— Так вы, значит, будете меня пасти, — Симбирцев придирчиво оглядел мою фигуру. — Наша служба безопасности чудит, по-моему. Хотя, как знать… Костюмчик вам уже подобрали?
— Забота о моем гардеробе — это очень трогательно, — улыбнулась я. — Но костюмчик я смогу подобрать себе и сама. Впрочем, если вас это так заботит, мы можем сделать это и вместе.
— О! — довольно воскликнул Симбирцев. — Вы начинаете мне нравиться.
Мой новый босс помолчал секунду, ожидая, очевидно, что я тоже скажу что-нибудь вежливое о взаимной симпатии. Но не дождался.
Какая уж тут симпатия!..
«Работа, девочки, есть работа, — помнится, вдалбливал нашей группе майор Смирницкий, яростно пощипывая седые клочки волос на висках, — и вы должны сделать все, что от вас потребуется. Ваши эмоции и желания при этом в расчет не берутся».
Эмоции! Бессмысленное детское словечко, как я сейчас понимаю.
Эмоции — это когда плачешь, смотря в кино мелодраму, или смеешься, когда демонстрируют кинокомедию. Ну, еще всякие «чувства добрые» и так называемые «отрицательные эмоции».
А майор имел в виду нечто совершенно другое. Ну, например, когда ты идешь в кровать с человеком, которого в первый раз увидела десять минут назад, и ровным счетом никаких чувств к нему не испытываешь.
Да-да, было и такое, с позволения сказать, «учебное задание».
Двадцать курсантов из параллельной, очевидно, организации были выделены специально на проведение упражнения по секс-тренингу.
Нас тогда напичкали за ужином какой-то одуряющей дрянью, сохранявшей сознание, но подавлявшей волю, чтобы на первый раз курсант не выкобенивался, а учился покорно выполнять приказы. Впоследствии подобные «упражнения» вошли в систему и проводились еженедельно.
А в первый раз партнеров выбирал компьютер, которому было безразлично, нравятся парень с девушкой друг другу или нет.
Мне в тот раз попался прыщавый коротышка с шестью пальцами на левой ноге.
И ничего, получила восьмерку по десятибалльной шкале. А ведь кое-кого и отчислили.
Особенно большой отсев был после однополого секс-тренинга. Но и это испытание я выдержала на отличную оценку. Подробности опускаю, отмечу лишь, что моей партнерше было далеко за шестьдесят.
Можно ли назвать эмоциями то отвращение, с которым тебе приходится есть пищу, которую ты ненавидишь с детства? Выполнять идиотские упражнения типа распутывания мотка тонких ниток, испачканных к тому же в собачьих испражнениях? Или отчищать до блеска старые ржавые консервные банки? Никогда не пробовали?
И каждый раз, уже ближе к завершению «задания», я ловила себя на необычном ощущении. Я понимала, что начинаю испытывать какое-то странное чувство просветления, безграничной свободы.
Теперь-то мне уже понятно, что это были упражнения не только на воспитание силы воли и терпеливости, но и тест на покорность — когда не надо задавать никаких вопросов, а только выполнять приказания, причем выполнять их как можно лучше…
Я обнадеживающе улыбнулась Симбирцеву, мой новый босс махнул мне рукой и тут же углубился в бумаги, велев Сидорчуку отвести меня на инструктаж.
Впечатление от беседы с инструктором по безопасности было самое удручающее. Если у крупных фирм с солидной «крышей» такое понятие об охране, то мне непонятно, почему их директора до сих пор топчут нашу грешную землю, а не корпят над строгим отчетом о своих грехах и добрых делах в небесной канцелярии.
Впрочем, чему тут удивляться? Мне читал краткую лекцию обычный человек, судя по виду — из бывших милиционеров, который когда-то почитал специальную литературу, вспомнил, чему его там учили на эмвэдэшных курсах, и решил, что ничего нового изобрести уже нельзя.
А ведь даже крупный кремлевский чин, на некоторое время оставшийся не у дел и возглавивший крупное охранное бюро, так инструктировал своих подчиненных: «Ваша жизнь, ребята, мне дороже жизни наших клиентов. Поэтому, когда начинается стрельба, быстренько падайте на землю…» Самое смешное, что этот чиновник не постеснялся изложить данный эпизод в своей книге.
Какой-никакой опыт у парней из «Налима», конечно же, имелся. Но установки, которые я получала, мы проходили в отряде «Сигма» еще в первый месяц обучения. А я, слава Богу, провела три года в
