учреждениях… За эти годы в Гане он окончательно испился и истрахался. Он получает здесь раз в пять больше, чем в Европе. Построил домище во Франции, оплатил детям учебу. Но назад в метрополию не хочет. Здесь у него такой гарем! Вот эта вот красотка стоит доллар, другие отдаются за бутылку колы.
— А как же СПИД? — Мишель презрительно отмахивается. Еще он зарабатывает в казино, где играет по вечерам. Ему везет. Одна беда — все выигрыши в седи. У него куча этих дурацких седи. Седи — от слова ракушка, она заменяла туземцам деньги. Вчера он выиграл сто тысяч этих ракушек… Инфляция в Гане — за сто процентов в год, и деньги просто тают.
Иван аккуратно подводит к теме: «Послушай, Мишель, не хочешь поменять эти седи на швейцарские франки по выгодному курсу? У меня пятьдесят тысяч».
Мишель пытается считать в уме, но у него не получается. Он говорит: «Мой номер — двадцать пять. Приходи в полночь. Поговорим».
Чувалов сперва встревожен. Он спрашивает: «А можно доверять долбаному французу?» Потом дает добро.
В полночь Иван с портфелем, набитым франками, крадется к номеру Мишеля, стучит. Тот не открывает. Иван стучит сильнее. За дверью — стоны, звуки музыки, скрип кровати. Иван глядит в дверную щель: он видит свет луны, громадное брюхо лежащего Мишеля, на котором сидит верхом изящная африканская красавица.
В эту ночь Чувалов долго ругается матом: «Ничего тебе нельзя поручить!»
Утром, махнув на все рукой, они плетутся в банк и там меняют франки по грабительскому курсу. Сей случай спасает их. Когда в офисе ганских профсоюзов они передают седи, к ним подходят двое черных громил в военной форме и требуют представить официальный квиток обмена.
— Пронесло! — шепчет Чувалов, его губы трясутся. В машине он достает из сумки бутылку виски и наливает себе полный стакан.
Их семинар проходит в районе нового порта. Белозубые гиганты-шоферы, похожие на полицейских, гонят джипы сквозь джунгли. Скорость за сто, ухабы, как в России. Иван думает: «Только не здесь, только не в Африке!»
Они делают остановку в кафе. Иван доливает виски в колу — так незаметней. Шоферов сажают отдельно, они пьют простую воду, понимающе смотрят на него, скалят зубы.
Семинар длится весь день. Товарищ Паа-Планге докладывает долго и нудно на ломаном английском. Но в сумке Ивана — литровка виски: в перерывах он выходит покурить и прикладывается к бутылке. Во всем теле — легкость. Он снова думает об африканской прародине.
Напротив, к белоснежной горбатой церкви, стекались адвентисты Седьмого дня из стран Восточной Африки. Шли в желтых ботинках, красных клетчатых пиджаках, веселые и спортивные негры, напевая религиозные песенки. «Насколько это веселее нашей профсоюзной учебы», — вздыхает Иван.
Но оживление приходит и к ним: под занавес все просыпаются и в первобытном трансе поют песни профсоюзной солидарности. Хлопают в ладоши, подплясывают и припрыгивают в ритм: «Workers unite, let's look forward, we work hard!» Эти ритмы напоминают, что есть еще живые порывы тела и души, во всяком случае, в Африке. Но не в прогнившем ленивом Совке.
Вечером в отель приходит Ивахнюк: «Ребята, как прошло? Были интересные люди? Послушайте, мне нужны данные на Паа-Планге. Я слышал, что он имеет выход на Роллингса. Неплохо бы сойтись поближе. Поможете? Нам нужно знать все про эти гребаные профсоюзы моряков!»
Они сидят, пьют, Ивахнюк жалуется на жизнь в Гане: «Мы тут совсем охреневаем. Климат ужасный, дышать нечем, донимают комары. Утром — в машину, включаем кондер и на работу. Там весь день работаем под вентилятором. Вечером — в машину и домой. Сидим с женой и смотрим видик под ровный шум кондера. На улицах лучше не показываться — в стране нарастает анархия, Роллингс творит черт знает что. Но и наши хороши. Из Москвы приходят безумные сигналы — у них что там, шизофрения? Пытаются объяснить неграм новую линию партии на ускорение и гласность».
— Это перестройка, — усмехается Чувалов. — Линия партии в постоянном обновлении.
— А вам не кажется, что перестройка — того, до добра не доведет? — вдруг говорит Ивахнюк. Все замирают. Явная провокация. Вопрос остается без ответа.
Под конец Ивахнюк все чаще переходит на мат: «Негры совсем охренели, перестали уважать белого человека! Им бы, блин, бананы с ветки рвать, а тут — «индустриализация», «борьба с колонизаторами».
Иван молчит. Он сам не понимает, что делают в Африке кривоногие советские спецы. Они рекомендуют строить комбинаты в джунглях, создавать рабочий класс, укреплять профсоюзную солидарность. А там, в России, — гнилые коровники, бездорожье и безнадега, какой-то странный затерянный мир. Африка — все равно не для русских, этот континент принадлежит старым колонизаторам.
Самое неприятное происходит при отъезде. Наверное, кто-то стукнул, так как тонтон-макуты устроили форменный шмон: перед посадкой на советский Ил-62 их уводят в отдельную комнату, заставляют раздеться и прощупывают весь багаж. Веселый пограничник с «калашом» хлопает Ивана по ягодицам.
— Я советский, — хочет сказать Иван, — мы тоже боремся с империализмом, — но в горле сухо.
Кто же болтанул про эти седи? Иван прикидывает: бармен, поляк, официант? Но почему-то наиболее вероятным кандидатом в стукачи ему кажется Мишель — грузный строитель лифтов, который просто слился в экстазе с местными, играет, трахается и в ус не дует…
Из Ганы Иван привез чемодан, полный влажного белья — от пота и жары. Пока оно крутилось в стиральной машине, жена повторяла: «А если бы мы вместо Будапешта поехали в командировку в Гану? Вот так бы и потели?»
МОП в кризисе
Август 1989-го. В МОПе ситуация скверная. Не хватает денег. Бухгалтерша Моника сверяет счета. Деньги лежат в Швейцарии, швейцарские франки — самая надежная валюта. Командировочные выдаются в швейцарских франках. Но центр вдруг резко ограничивает валютный бюджет МОПа. Командировок становится меньше.
На улицах Будапешта расцветает народный капитализм. Продают джинсы-варенки, первую порнографию. На всех стенах постеры Саманты Фокс. Этот постер Иван повесил над дверью. Ничего, хороший постер. Она там улыбалась фарфоровыми зубами, раздувая синтетическую грудь.
Торгпредство завозит по каким-то хитрым схемам большую партию джинсов Super Rifle. Это знаменитые джинсы. В 70-е за них платили в Москве пятьдесят, потом сто рублей. Продажа организуется в отделении ТАСС на Буде. Сюда съехались все советские сотрудники Будапешта.
Иван становится в очередь. Джинсы лежат штабелями. Без лишних церемоний все, мужчины и женщины, снимают брюки и юбки, толкутся в одних трусах, примеряют джинсы. Он запутывается, чуть не падает. По закону всемирной подлости ни одна пара ему не подходит. Но он берет джинсы для жены. В толкучке узнает Романа Кармена-младшего — оператора ТВ. Они ведут светскую беседу в трусах у трещащих телетайпов.
Неделей раньше торгпредство распределяло кроссовки «Пума». Все остались довольны. А самая большая удача привалила месяц назад: торгпредство завезло английские дубленки, литые. За такую дубленку в Москве могут и голову свернуть.
Купив джинсы жене, он едет на улицу Непкёстаршашаг, бывшая Андраши. Его вызвал на беседу Игорь Сергеевич, таинственный сотрудник КГБ под крышей посольства СССР. Зачем он его вызвал?
Дежурный отводит Ивана в кабинетик: это мансарда под самой крышей. Спартанская обстановка, на столе развернута International Herald Tribune.
Игорь Сергеевич весело настроен: «Ах, вот ты какой! Давно хотел с тобой познакомиться. Закуривай». Из короткой беседы Иван узнает, что его собеседник занят аналитикой. Его интересуют политические процессы в Венгрии, в Европе и мире, реакция на перестройку. Если у Ивана есть мысли, он может поделиться.
