хочет увидеть жену и дочь. А также отвлечься от мыслей о Кате. Но не припомнят ли ему бегство наследники КГБ? Он советуется с Марком Дейчем. Тот говорит ему: «Теперь можешь ехать. У КГБ вырвали клыки». Иван не верит, подает в российское консульство запрос, и визу выдают. Ее шлепают в немецкий паспорт, который он получил летом этого года.
Мысли о России, недолгие сборы. Он пакует рубашки, шоколадки и виски. Покупает для дочки фирменные майки и джинсы, косметику для жены.
Снова Москва
2 октября 1993 года. Самолет, подпрыгнув на полосе, садится в Шереметьево. Дождь, полумрак. Рядом с ним — вечно пьяный сотрудник белорусской службы Сташук.
Иван приезжает в Россию как корреспондент «Свободы». Прошло ровно четыре года, как он покинул Союз. Теперь он иностранец, агент западного влияния, но это сейчас приветствуется в Москве. Дух перестроечной демократии еще жив, элита обожает Запад.
Таможенники их не проверяют, смотрят телевизор. Они со Сташуком проносят деньги, которые разложены по карманам, прилеплены скотчем к радийной аппаратуре. В случае обнаружения эти деньги просто переходят к погранцам. Но те под мухой и не цепляются. В стране анархия.
Эти деньги — для фрилансеров и прочих стрингеров — внештатных корреспондентов «Свободы». Доллары возят в Москву наличкой и выдают в конвертах. Такова практика, еще со времен СССР. Иногда случаются конфузы. Посланный гонцом Эдик Вольтман недодал стрингерам гонораров на несколько тысяч долларов. Был скандал, но американцы его замяли.
Иван смотрит на веселое, пьяное лицо Сташука, и у него возникает подозрение, что не вся наличка дойдет до фрилансеров.
Мрачные, безрадостные пейзажи по пути из Шереметьева в Москву. Недостроенные объекты времен СССР. Путаны на развилке у Волоколамского шоссе. Россия — земля смерти и несбывшихся надежд? Можно сказать и так. Внезапно он вспоминает любовницу — сорокалетнюю полногрудую Анфису, с которой спал еще студентом. Бедная Анфиса! Далекий 73-й год, Тимирязевская улица, многоэтажка, ночные пляски в постели. Следуют беспорядочные вспышки воспоминаний. Усилием воли он блокирует память.
Москва встречает привычным хаосом строений. Дым над городом. Несутся облака. Хмурые лица. Пусто на душе. Он думает: в России ощущаешь себя во власти темных сил. Ужасом веет от всего этого — изломанных судеб, уродливых домов, несуразной жизни. Он въезжает в нереальный город.
Бюро радио «Свобода» на улице Медведева. Прокуренная, шумная мансарда. Работают компьютеры, телевизоры, стоят бутылки с пивом. В углу спит, прикрывшись пиджаком, Андрей Бабицкий. Он и Миша Соколов — самые отвязные корреспонденты, всегда в «горячих точках». Говорят, что Бабицкого заводит от вида крови. Он там, где стреляют.
Показывает Си-эн-эн: У Смоленской площади идет митинг. Виктор Анпилов призывает москвичей к открытому сопротивлению властям. На экране: столкновения между сторонниками «Трудовой Москвы» и милицией.
Вместе с суровым американским ревизором Смитом Иван идет в подсобку: там бухгалтер Молчунова осторожно снимает с него пакеты долларов, считает. Где Сташук? Его не видно.
Ивана селят в гостинице «Москва». В холле полно народу: сидят, лежат и переругиваются сотни омоновцев — их понагнали сюда со всех регионов России. Ругань, запах солдатских ботинок, водки и пота. В номере — советский декор: тяжелые гардины, шкафы 50-х годов. Заходит уборщица, протирает пол мокрой тряпкой. Выпив виски, он ложится в холодную постель. По потолку проползают тени, кто-то шумит в соседнем номере.
Гостиница «Москва», он дремлет. Глухой свист бронхов. Он кашляет, переворачивается на бок. Свист прекращается.
Во сне он бредет в белых лосинах по незнакомой Москве, по грязной мостовой и встает в гигантскую очередь театралов у Большого. Ему даже дают две контрамарки. Билетерша на входе спрашивает, кто он: необходимо назвать род занятий. Смущаясь, Иван говорит «театрал», она говорит «конкретней». Он отвечает: «Деятель культуры, режиссер-актер», и она его впускает. Он мог бы с таким же успехом сказать «полковник Советской армии», «ракетчик-пулеметчик».
Сон заканчивается в каких-то подсобках, в артистических раздевалках. Бегает, не находит, и путаница становится невообразимой. В наступившей панике раздается громовой возглас: «Райком закрыт! Все ушли на фронт». Он просыпается. 3 октября. Хмурое московское утро. Пора на улицу Медведева.
Он добирается в бюро «Свободы» пешком, центр перекрыт. На завтрак всем наливают водку. Закусывают колбасой и яблоками. Пиво льется рекой.
Рассеянно слушает радио. Борис Парамонов из Нью-Йорка доказывает: «Борьба с фантомом коммунизма есть изживание послеродовой травмы. Русское сознание хочет освободиться от бремени, но не может. Нынешняя схватка имеет сакральный смысл». Вот-вот! Свобода, Россия, Ельцин. Корабль идет непонятным курсом. Пункт назначения неизвестен. В чем причина? В законе тяготения, или всех просто сносит в сторону? Или — все дело во фрейдистских комплексах?
В полдень приходит Явлинский, у него берут долгое и скучное интервью. Явлинский самодовольно улыбается, он призывает поддержать Бориса Николаевича и жестко подавить бандитов и насильников. Иван не может понять, что находят журналисты в лидере «Яблока». Его особенно раздражает витиеватая и скользкая манера говорить.
Вбегает Бабицкий — маленького роста, круглоголовый, смуглый. В щербинах лицо. Опрокидывает полстакана водки: «Ребята, в Белом доме говорят, у Хасбулатова ломка — кончились наркотики. Бегает в бронежилете, бьет себя в грудь». Все ржут.
Бабицкий у микрофона:
«Как это похоже на август 91-го! Только со знаком минус. Я помню, как в августе 91-го к Белому дому привел самовольно роту танков теперь всеми забытый капитан. На его машины и вскарабкался тогда президент РСФСР, и, по-тогдашнему ощущению, именно этот поступок военного напугал ГКЧП больше, чем толпы защитников Белого дома. А уже потом с Андреем Бабицким мы бродили по кабинетам Белого дома, ждали штурма, прижав Ельцина к лифту, брали у него интервью, а я писал текст указа президента об аккредитации в России радио «Свобода».
15.00. Иван видит на экране телевизора: многотысячная толпа, сметая милицейские кордоны, подходит к Белому дому. Омоновцы бегут. Захвачены каски, бронежилеты, дубинки, автомобили и автобусы. Женщина несет дюралевый щит, помятую милицейскую фуражку. Руцкой с балкона Белого дома обращается к сторонникам с призывом начать штурм мэрии и здания телецентра «Останкино».
15.10. Ельцин летит на вертолете в Кремль из загородной резиденции. Все шепчутся: «Ельцин выходит из запоя!» Его ждут с томительным ожиданием. Наконец, ТВ показывает: над Кремлем зависает вертолет. С трудом вылезает президент.
К Ельцину подбегает министр обороны Грачев, берет под козырек. Лицо Ельцина мрачно и, когда он начинает говорить, превращается в маску тигра. Он приказывает начать артиллерийский огонь по Белому дому. Грачев пугается, пробует отговорить. Однако Ельцин достает могучий кулак: «Давай!» На всякий случай Грачев визирует его приказ.
16.00. Толпа захватывает мэрию. Повстанцы выводят взятых в плен помощника Лужкова и полковника милиции. Генерал Альберт Макашов изрыгает матерные команды по мегафону со ступенек мэрии: «Теперь у нас не будет ни мэров, ни пэров, ни херов!»
За ним — Руцкой в камуфляже: «Моряки Балт-флота прислали телеграмму — предатель Собчак арестован. Поступают телеграммы поддержки из воинских частей Урала и Сибири. Мы победим!»
17.00. Снаряжаются грузовики, вооруженные добровольцы направляются к телецентру.
— Я еду в «Останкино»! — Бабицкий засунул за пазуху последнюю бутылку водки.
— Положи! — истерически завизжал Миша Соколов.
Иван слышит странные звуки: бухгалтер Молчунова и фрилансер Рогаткин уединились в подсобке, как будто передвигают столы. Иван пытается отогнать мысли о жене и дочери, засыпает в кресле.
