положат. — И она смачно зажевала второй кусок рыбы, ни разу даже не поморщившись от воспоминаний.
— Деточка… Такие разговоры не ведут за столом, — робко заметила застывшая у двери Фаина. — Я бы даже вообще сказала, что это не те разговоры, которые девочки твоего возраста… должны вести с кем бы то ни было.
— Да вы что, Фаина Георгиевна? — искренне удивилась Полина, поворачивая к домоправительнице голову с копной сена вместо прически. — Да у нас весь класс только об этом и говорит! Еще бы! Пятый случай за полгода! Сперва два пацана, а потом и девчонки. К нам даже эти приходили, ну, которые статьи во всякие газеты пишут. И врачи из какого-то института. И напечатали про нас потом в молодежке: «Эпидемия самоубийств» — я сама читала! Там и фотки были, ничего такие, только я на себя не очень похожа.
— Про кого про нас статья? — я безуспешно старалась вычленить из ее мычания какой-нибудь связный рассказ.
— Ну, про класс про наш. Девятый «А». Это же у нас ребята, ну, это… кто вешается, кто стреляется, кто, вон как Надька, из окна кидается. Дураки какие-то.
Полина разговаривала охотно, но еще охотнее наполняла тарелку. У нее был здоровый аппетит подростка в самом расцвете поры полового созревания.
— Погоди-ка. — Моя вилка, так ни к чему и не прикоснувшись, легла рядом с салфеткой. — Ты хочешь сказать, что за последние полгода в вашем классе покончили с собой — ну или не сами покончили с собой, а погибли, скажем, от несчастного случая — пять человек? Пять?
Она кивнула и расправила плечи, очень довольная тем, что оказалась в центре внимания.
Я же тем временем лихорадочно соображала. Обрисовывая передо мной картину страшного кольца смерти, которое, по его мнению, сжимается вокруг его дочерей, клиент назвал мне четыре имени: Соня Заметова, Валя Семенова, Саша Яцута и Надя Алтухова. Все они погибли, причем смерти всех девочек далеко не попадали под категорию самоубийства: Соню умертвил и оставил в лесу, засунув тело в мусорный мешок, какой-то маньяк. Валя погибла примерно так же, Сашу убили с особой жестокостью, будто вымещая на ней какую-то особенную злость, а Надя — единственный случай, когда сомнения допускались, — то ли выбросилась сама, то ли была выброшена преступником с шестнадцатого этажа. Причем — это тоже важно — первая из погибших девочек, Соня Заметова, была не только не одноклассницей, но даже и не ровесницей всех остальных. Она дружила с Аней, была именно ее подругой, то есть была младше остальных на несколько лет. А Полина, которая сейчас сидит передо мной, говорит о пяти — о пяти! — случаях самоубийства именно в ее классе, в том самом классе, где должна была бы учиться недвижимая Ирина, если бы она была здорова!
У меня вот-вот готов был сорваться с языка вопрос о том, кто же все-таки первый из Полининых одноклассников открыл эту печальную статистику. Она говорила о двух мальчиках. Кто эти мальчики? И почему клиент ничего мне не сказал? Не знал?
Я подалась вперед, чтобы вытянуть из Полины как можно больше, — и осеклась, встретив укоряющий взгляд Аллы. Медсестра, сидевшая за столом сейчас не в белом халате, а в простом строгом платье с тоненькой золотой цепочкой у ворота, все с такой же аккуратной, причесанной волосок к волоску головой, с самого начала обеда не произнесла ни слова и вообще вела себя настолько незаметно и тихо, что я на какое-то время напрочь забыла о ее существовании. Теперь же, заглянув в эти прекрасные, темные и строгие глаза, я ощутила внезапное чувство вины: действительно, расспрашивать подростка о смерти, самоубийстве, похоронах и других таких же страшных вещах было, с моей стороны, по крайней мере, неэтично.
— Мы с вами поговорим об этом чуть позже, — негромко сказала мне Алла, простым, но исполненным врожденной грации жестом промокнув губы салфеткой и снова опуская руку.
— Простите, что я вмешиваюсь, Евгения Максимовна, но мне кажется, после обеда я смогу хотя бы частично удовлетворить ваше любопытство — кое-какие факты мне известны. Но сейчас, здесь… извините, просто не место.
— Да, конечно, — быстро согласилась я, склоняясь над тарелкой. В присутствии этой спокойной красивой женщины со все понимающими глазами роль прожженной стервы мне не очень-то хотелось играть. Не покидало чувство, что Алла видит меня насквозь. Может быть, этой науке тоже обучают в медицинских институтах?
— У нас в школе вообще все об этих померших говорят! Даже спорят о том, кто следующий! — ляпнула Полина еще одну чудовищную по своей циничности фразу.
Ей никто не ответил, так что Зайцева поневоле вынуждена была замолчать. Все оставшееся до конца обеда время девчонка с обиженным видом налегала на второе, пирожные и десерт. Сноп соломы у нее на голове при этом мерно покачивался, а челюсти двигались как небольшие мельничные жернова.
Часть вторая «Новая жатва»
Гибель детей — это всегда страшно, тяжело и чудовищно несправедливо… Наверное, вы ждете от меня сейчас не этой фразы, по крайней мере, не такой банальной, но когда ты работаешь в медицине, смерть порой подходит так близко, что можно разглядеть даже алчные огоньки в ее глазных впадинах… И тогда становится по-настоящему жутко.
После обеда мы с Аллой удалились в библиотеку и расположились в креслах напротив друг друга. Спокойным тоном медсестра предупредила меня, что на разговор она может потратить не более получаса. «Полина посидит с Иришей это время, а потом мне нужно снова заступить на пост: давление и подачу кислорода больной нужно проверять ежечасно», — пояснила она.
— Алла, вы кажетесь мне единственным нормальным человеком в этом доме, — начала я, позволив себе слегка расслабиться, откинувшись на спинку кресла. — Вы единственная, кто постоянно занят своим делом, не бьется в истерике и не подслушивает из-за угла!
Последнее было сказано мною в адрес чьих-то тихих шагов, услышанных за дверью. Тот, кто там стоял, вздрогнул и поспешно удалился в сторону кухни.
— …так объясните же мне, дорогая, что здесь происходит, иначе я вынуждена буду принять упредительные меры!
Алла молча приподняла красиво изогнутую бровь, и в ответ на этот немой вопрос я брякнула то, что, по моему разумению, должно было прийти в голову злобной и недалекой женщине:
— Я намерена предложить своему мужу изгнать из дома всех этих девчонок, которые ходят проводить время с инвалидкой, а толку от этого — шиш да кумыш. Саму Ирину сдать в хорошее медицинское учреждение, Анютку — в интернат, пусть посидит там хотя бы полгода и подумает о том, как надо вести себя с такой новой мамой, как я! Фаину тоже надо рассчитать, она очень старомодна — настоящее чучело в фартуке и допотопном платье! И только вас, Аллочка, я бы оставила. При себе. Подругой. Вы и представить себе не можете, как мне нужна подруга! — всхлипнула я напоследок.
Всю эту галиматью Алла выслушала не моргнув глазом. Я невольно в очередной — который по счету? — раз подумала, что она удивительно здорово умеет владеть собой.
— Не мое дело давать вам совет, Евгения Максимовна, и все же вы, как мне кажется, слишком торопитесь. Да, спокойная и размеренная жизнь в этом доме несколько нарушена печальными событиями, которые, по странной случайности, происходят одно за другим. Но вам, жене и уже почти второй матери давно осиротевших девочек, нужно учитывать все обстоятельства. А они таковы, что способны вывести из равновесия женщину и не с такой силой воли, как ваша.
— Так что же это за обстоятельства?!
— Конечно, я расскажу вам. Хотя и рискую при этом: ведь мне, медицинскому работнику, полагалось бы не верить всяким суевериям, а, напротив, — всячески развенчивать их. Но события последнего года дают основания полагать, что дети из бывшего Иришиного класса попали под влияние чего-то таинственного и необычного, такого, что выше и сильнее нас. Хотя возможно, что эти дети являлись и членами какой-то секты.
— Секты?
