сих пор не сцапала милиция или не пришили люди Манукяна. Только по недоразумению, поверь мне! В маске он был… Наивняк! Вы что-нибудь взяли у Манукяна? Где все это?
— Да, Тимурчик сказал, что прихватил первое попавшееся — деньги, они открыто лежали в ящике стола. Я их видела у него — баксы и наши рубли, но даже не знаю, сколько там было. Он сказал — «на первое время нам хватит». Где спрятал, тоже не знаю: Теймури сказал, меньше знаешь — лучше спишь.
— Это он верно сказал. Только сдается мне, что ты и без того уже знаешь достаточно, чтобы стать опасной ему! Тебе так не кажется? Неужели ты и правда веришь, что он тебя любит?!
— Да вам-то что? Что вы все в этом понимаете?! — Сверкнув глазами, она яростно вдавила окурок в пепельницу. — Что вы мне в душу лезете — любит, не любит… Думаете, из-под машины вытащили, к себе привели, накормили этой вашей яичницей — и все, имеете право?! Да плевать мне! Можете бежать в ментовку, если хотите, а Тимурчик все равно меня любит! А с матерью он, потому что…
— Те-те-те! Что это ты разошлась ни с того ни с сего? Да пусть он хоть самого черта любит! И в душу твою мне лезть незачем, и без того дел хватает. Своего ума все равно тебе не вложу, да и ни к чему это: сама должна себе шишек набить. Только гляди, как бы их слишком много не оказалось!
— Ладно… Извините меня. Это я так… Что мне теперь делать?
— Так-то лучше! А то — в душу я к ней лезу… Прежде всего оставь эти дурацкие мысли — сбегать из дому куда глаза глядят. Джафаров не должен ничего заподозрить. О нашей встрече и разговоре — никому ни слова, ясно?
Девчонка кивнула.
— Никому: ни подружкам, ни матери, а особенно — Джафарову. Это в твоих же интересах, Ирина. Надеюсь, ты понимаешь, что молчать о ваших проделках у Манукяна я долго не смогу: вы с Теймури Джафаровым влипли по уши. Рано или поздно вашу судьбу будет решать суд… Не реви, думать надо было раньше. Надеюсь, ты отделаешься легким испугом: во-первых, несовершеннолетняя, во-вторых, сама не убивала и не грабила, в-третьих, тебя принудил пойти на преступление ранее судимый взрослый дяденька…
— Ранее судимый?..
— Да-да, милочка моя: ранее судимый! Так я и думала, что вы с твоей мамочкой этого не знали. Тебе полезно будет услышать, за что он сидел: за растление малолетних, Ирина! Может быть, не таких подготовленных по этой части, как ты, но таких же глупых!
Закрыв лицо ладонями с облезшим фиолетовым лаком на ногтях, она заревела: уже без всякого вызова — горько и безнадежно… Я не стала останавливать эти слезы: пусть дурочка выплачется, может, умнее будет.
— Ну что, еще не созрела для чистосердечного признания? — спросила почти ласково, когда порыв начал стихать. — Оно тебе очень помогло бы! Послала б к черту этого козла, он же тебя просто использовал! Сам подсунул Тузу, ты подумай…
Девчонка отрицательно покачала головой. Слезы стекали сквозь ее пальцы по рукам и капали вниз — ей на джинсы.
— Н-нет. Сама… не пойду. Пусть забирают… Тогда все расскажу, а так… Не могу я…
Значит, умнее она не стала. Ну что ж: это тоже — судьба.
Глава 11
Итак, после целой недели работы я оказалась отброшенной в исходную точку — к моменту разговора с Вероникой Дубровиной. Единственный шаг вперед заключался в том, что я знала теперь: загадочная брошь с романтическим названием «Поцелуй розы» не утрачена, она существует. И больше того: она-то и стала скорее всего причиной смерти Варвары Петровны Прониной.
Вместе с моим клиентом мы еще раз перерыли опустевшую квартиру его бабушки, но, разумеется, не нашли драгоценной пары розочек. Впрочем, к чудесному возрождению брошки из пепла Андрей Рубиньш отнесся весьма скептически: ему казалось невероятным, чтобы бабуля, с которой у него с детства и до дня смерти старушки были самые доверительные отношения, могла скрывать от любимого внучка эту «страшную тайну». И главное — зачем? А еще невероятнее, что при всем при том кто-то другой, посторонний и чужой, мог узнать, что «Поцелуй розы» жив-здоров и хранится в скромной квартирке бабы Вари.
Я должна была признать, что в рассуждениях Андрея есть логика. Вместе с тем у меня не было никаких оснований не доверять как информации Гарика Папазяна, так и своему собственному гаданию, предупредившему о воровстве. Брошки нигде не было — значит, она была украдена. Но кем, черт возьми?! Ни Теймури Джафаров, ни его сопливая любовница Ирка этого не делали: у них в тот день были другие заботы. Хоть напрямую я Ирину не спрашивала, но все же выпытала тогда, за яичницей, что она и слыхом не слыхивала ни о Варваре Петровне Прониной, ни о брильянтах графов Галицких. Едва приехав домой в ту страшную субботу, полумертвая от ужаса и раскаяния, она забилась под одеяло у себя в комнате и стала ждать расплаты. Явился Джафаров (у них хватило ума добираться домой порознь), по-своему утешил «сладкую девочку». Потом дал ей снотворное — то же самое, которым они потчевали Манукяна, и вскоре отправился на службу.
Римма Гаджиева тоже не могла: у нее железное алиби. Но ведь сестренка Вероника зачем-то побежала к ней тогда, после напугавшего ее разговора со мной! По-моему, пришла пора спросить ее об этом еще раз: вдруг референт фирмы «Файл» со второй попытки окажется более разговорчивой?
И вот, спустя ровно неделю после первой встречи, в тот же самый час мы сидели в том же самом кафе с потолками под дерево и люстрами «под старину». Только теперь по правую руку от меня разместилась «группа поддержки» в лице Эндрю — Андрея Рубиньша.
— Верунчик, — ласково говорил последний, — даже я, профан в детективном деле, вижу, что ты темнишь. В чем дело, киска?
«Верунчик», «киска»… Пожалуй, он стоит этого «Эндрю», которым она его наградила! А я еще хотела когда-то стать с ним одним целым…
— Нет, я просто не понимаю, Эндрю! — Референтша забарабанила по столу пальцами с розовым лаком и надула розовые губки. — Сперва твоя пани адвокат, а теперь и ты… Что вы, собственно, от меня хотите?
— Ты же слышала, что спросила Таня: бабушка говорила тебе что-нибудь про драгоценную брошь «Поцелуй розы»? Ведь вы с ней прекрасно поладили, так что она могла…
— Андрей, я в конце концов могу обидеться! Я уже не помню, сколько раз говорила и ей, — она небрежно кивнула в мою сторону, — и тебе, что ни о каких брильянтах я ничего не слышала. Хватит меня доставать этим! Сам подумай: когда твоя бабушка могла рассказать мне что-то по секрету, если я была у нее всего два раза, и оба — с тобой?!
— Неправда, Верунчик. Во второй раз ты пришла к бабуле раньше меня — почти на полтора часа. После старого Нового года, помнишь? Мне пришлось тогда задержаться в фирме.
Верунчик саркастически улыбнулась, готовая разбить доводы противной стороны, но я опередила ее. Неожиданно на меня снизошло вдохновение.
— Послушай, Вероника! Может, хватит валять дурака, а?
Я, не торопясь, прикурила от зажигалки, поднесенной Андреем, затянулась — и только тогда продолжала, глядя прямо в ее вытаращенные глаза:
— Мне давно известно все, что ты можешь нам сейчас рассказать, и даже больше. От тебя я добивалась только чистосердечного признания, которое могло бы облегчить твою участь. Но, похоже, мне его не дождаться. Мое терпение на исходе. У тебя осталось, — я взглянула на часы, — пятнадцать минут на исповедь. Потом твой обеденный перерыв закончится, а я прямо отсюда отправлюсь в милицию и познакомлю следственную бригаду — Андрей этих ребят хорошо знает — с материалами, которые изобличают тебя с ног до головы. Ну так как — будем говорить или нет?
Дубровина молча смотрела на меня своим холодным рыбьим взглядом. Вместо нее заговорил обладатель еще одной пары выпученных глаз — голубых, как осеннее небо.
