начальства над эскадрой. 'Я употребил все усилия, писал Джервис Нельсону, - чтобы помешать обоим баронетам изъявить мне письменно их негодование, но, к несчастью, дурные советы завистников взяли верх над моими доводами. Жду их писем и, как только их получу, немедленно отправлю обоих в Англию'. Для таких-то именно случаев, знаменитый адмирал припасал всю твердость своего характера и, поражая неповиновение в самую голову, умел упрочить себе безграничную власть на своей эскадре. Убежденный, что для военной силы нужна одна голова, одна воля, перед которой все должно преклоняться, он не допустил бы, чтобы в его глазах люди, назначенные ему содействовать, составили около себя круг оппозиции, вредной пользам службы и благу государства.
Возвратясь в Англию, адмирал Джервис, тогда уже граф Сент-Винцент, получил от вице-адмирала Орда вызов, но отказался его принять. Он решительно отвергал подобный способ разрешать служебные недоразумения, и если бы даже его за это осудило общественное мнение, то и тогда он не решился бы нанести собственными руками такой гибельный удар дисциплине. Холодный и серьезный в служебных отношениях, он иногда бывал колок и насмешлив в выговорах, хотя и старался не оскорблять достоинства тех, кто подвергался его строгости. 'Честь офицера то же, что честь женщины, - говорил он, - довольно ее коснуться, чтоб запятнать'. В 1800 г. он писал секретарю Адмиралтейства: 'Если вы позволите мешать столько желчи в ваши чернила, то вы скоро выгоните из службы всех достойных и благородных офицеров'.
Вот каков был этот человек, скончавшийся в 1823 г. 80 лет от роду. В течение своей жизни он руководил тремя большими флотами; принимал участие в трех войнах; пережил два поколения моряков; сражался под начальством Кеппеля; сам водил в сражения Нельсона и Коллингвуда и, оставив службу в конце 1807 г. приобрел бессмертную славу утверждением дисциплины в английском флоте.
Не дoлжно однако преувеличивать те трудности, какие встретил Джервис при исполнении этого дела. Говоря о дисциплине, надо всегда учитывать и то, что можно назвать общественной дисциплиной нации. В Англии, где прочность гражданских постановлений и энергия постановлений военных имеют одно основание и взаимно поддерживают друг друга, власть родителей облегчила труд правителю народа и начальнику армии. Эта власть, управляя умами с самого детства, умела внушить им и освоить с ними правила почтительности к опыту и летам, которые впоследствии так же уважаются в правителе и военачальнике, как прежде уважались в отце семейства. Таким образом, поступая на службу, англичане приносят с собой, так сказать, врожденное расположение к покорности, и это до некоторой степени объясняет, почему лорд Джервис смог довести свой флот до такого строгого порядка. Напротив, во Франции все клонится к тому, чтобы лишить старость должного уважения и благочестивой почтительности, какими она некогда бывала окружена. Даже сами законы способствовали тому, чтобы потрясти этот священный столп, и со времен революции права семейные утратили свою силу. Отец уже не возвышает голос так решительно и не занимает такого почетного места, как бывало прежде. Если мы к влиянию первоначального воспитания прибавим еще большую пылкость и живость умственных способностей, то мы не удивимся, найдя у французских офицеров несравненно большую, нежели у английских, склонность к независимости и расположение все критиковать, все обсуждать. Это несчастная страсть, против которой напрасно было бы восставать. Во все времена она составляла черту народного характера, и настоящая эпоха, конечно, ее не уничтожит. Это враг, с которым поневоле приходится жить вместе. Его могли иногда обезоруживать прямодушие или равнодушие, но никак не строгость или снисходительность. Нельзя решить, успел ли бы лорд Джервис заставить французских офицеров исполнять его волю, подобно тому, как трижды заставлял англичан ей повиноваться. В английском флоте были начальники менее строгие, чем лорд Джервис, но вместе с тем более любимые; и пока характер и воспитание французов не изменятся, адмиралы эти будут для французских адмиралов несравненно лучшими образцами, нежели суровый начальник, который требовал, чтобы капитаны его по очереди дежурили на берегу, во все время, пока флот заправляется водой или принимает провизию, и который никогда не прощал первой вины.
IX. Французы в Италии
Флот, вверенный Джервису, состоял из 25 кораблей, 24 фрегатов, 10 корветов, 7 бригов, 5 больших транспортов о 22 орудиях каждый, двух 14-пушечных тендеров, одного лазаретного судна, одного брандера, одного судна для приема пленных - а всего из 76 судов.
7 кораблей под начальством контр-адмирала Манна были отряжены к Кадиксу, чтобы там блокировать эскадру контр-адмирала Ришери. Нельсон со своим кораблем, на котором ему позволено было поднять коммодорский брейд-вымпел, с тремя фрегатами и двумя корветами возвратился в Генуэзский залив, где еще адмирал Готам поручил ему помогать австрийским генералам в их операциях. Другие отряды были назначены для конвоирования многочисленных купеческих эскадр, беспрестанно проходивших в Средиземное море. Кроме того, посланы были суда по разным союзным портам, чтобы подкрепить колеблющихся союзников; по нейтральным портам, чтобы заставить уважать нейтралитет; по портам африканского берега, чтобы напомнить многочисленным варварийским пиратам о морском величии Англии, и о почтении, которого требовало ее могущество. Принужденный удовлетворять стольким различным требованиям, сэр Джон Джервис мог оставить при себе очень небольшое число судов; однако смело можно было утверждать, что его влияние, основанное на известной всем строгости, будет ощущаться по всему протяжению обширного круга его начальствования. Рассеяв свои легкие отряды по всему Средиземному морю, Джервис в январе 1796 г. пришел с 13 кораблями блокировать Тулон.
Джервис и Нельсон различным образом понимали обязанности блокады. Джервис считал лучшим держаться так близко к неприятелю, чтобы тот не мог и пытаться выйти в море; Нельсон, напротив, всегда оставлял неприятелю море свободным, наблюдал за ним с помощью нескольких фрегатов и пускался за ним вслед, как только тот трогался из порта. В такой системе было более смелости, но зато первая лучше охраняла английскую торговлю. К тому же Джервис дал обещание австрийским генералам, что покуда он в Средиземном море, французы не выйдут из Тулона. Три корабля под начальством Трубриджа, Гуда и Геллоуелля отряжены были крейсеровать между Гиерскими островами и мысом Сисие, а остальные десять кораблей держались дальше в море, готовые лететь на помощь этому отряду, если бы ему что-нибудь угрожало. Это первое крейсерство продолжалось 190 дней.
Корабли адмирала Джервиса были совсем не лучше снабжены провизией, чем корабли Готама или лорда Гуда, но Джервис удержался сам от всяких бесполезных жалоб и умел заставить молчать своих капитанов. 'Государство, говорил он им часто, - делает все, что может, чтобы поддержать эту войну, и мы должны честно помогать ему по мере сил наших'.
Несмотря на суровость своих правил в отношении дисциплины, сэр Джон Джервис был действительно неумолим только к таким офицерам, которых он называл строптивыми. Они одни испытывали на себе всю тягость его железной воли. Что же касается Нельсона, то с первых дней сэр Джон Джервис, казалось, начал смотреть на него более как на сотрудника, нежели как на капитана, служащего под его начальством. Прочие капитаны смотрели на это с удивлением, смешанным с завистью. 'При лорде Гуде и при Готаме, - говорили они Нельсону, - вы поступали как вам вздумается, и вы продолжаете делать то же при Джервисе. Вам, кажется, все равно, кто бы ни был главнокомандующий'. Нельсон, в самом деле, сохранил и при адмирале Джервисе то временное командование, которое ему вверил Готам; и прежде чем эскадра оставила залив Сан-Фиоренцо, чтобы идти под Тулон, он уже возвратился в Генуэзский залив, чтобы наблюдать движения французской армии. Такое важное поручение совершенно соответствовало его деятельному и решительному характеру. Вопреки беспрестанным требованиям Генуэзского правительства и нерешительности адмирала Готама, он не побоялся еще до прибытия адмирала Джервиса дать обязательство генералу де Вену, стоявшему против Шёрера, на высотах приморских Альп, не допускать к войскам его противника ни одной лодки с хлебом, ни одного транспорта со снарядами. Сражение при Лоано, где австрийцы были сбиты со своей позиции и где армию их чуть было совсем не уничтожили, прервало на время это содействие. Нельсон снова за него принялся, когда Венский Двор прислал на место де Вена того, кого молодой английский коммодор называл: знаменитый генерал Больё.
Всем известна грубая ненависть Нельсона к французам; однако не раньше, чем в Неаполе, когда он испытал пагубное влияние леди Гамильтон, стали появляться из под пера его те гнусные ругательства, грубость которых так мало прилична характеру геройской борьбы двух народов. До той поры, несмотря на его нерасположение к ветреной и легкомысленной нации, как он величает французов в одном из своих писем, несмотря на его глубокое отвращение ко всякому возмущению, внушенное ему наставлениями отца, - сын борнгамторпского пастора еще не был до такой степени ослеплен ненавистью, чтобы не отдать
