сложившихся между ними отношений.
— Да, но я не уверена, что с тех пор ситуация не изменилась…
— Можете не сомневаться, — махнул рукой Зорин. — Не изменилась! Они с этой Маркич соперничали на протяжении всех лет учебы. А потом, когда обеих приняли на работу в драмтеатр, их взаимная неприязнь обострилась.
— Как это проявлялось?
— Внешне это почти не было заметно. Аня была умной девочкой и не выплескивала свои негативные эмоции в присутствии окружающих, да и Катя умела сдерживать себя. Однако ссоры между ними все-таки случались. Когда Маркич тоже устроилась в театр, Аня очень сильно переживала, что судьба снова свела их вместе.
— Александр Викторович, — остановила я Зорина. — Для того чтобы обвинять человека в чем-либо, а тем более — в убийстве, одного повода недостаточно. Необходимо знать еще как минимум две вещи: была ли у подозреваемого возможность совершить задуманное и каким образом он мог это сделать.
— В том-то и дело, что возможность была! Вчера вечером, то есть накануне премьеры, Аня собрала у себя нескольких актеров — тех, кто занят в главных ролях. Они хотели проработать некоторые сцены, а заодно устроили что-то вроде вечеринки. Пили в основном кофе.
— Минуточку, с этого момента вспоминайте подробнее каждую деталь, даже самую незначительную! — предупредила я его и вооружилась ручкой и записной книжкой — так, на всякий случай. Хотя моя «феноменальная» (по определению Ленки) память еще ни разу не подводила, будет вернее все же записать некоторые моменты: вдруг информации окажется слишком много для того, чтобы сразу привести ее в порядок и разложить по полочкам?
— Вам наверняка понадобятся имена и фотографии тех, кто был вчера в этом доме? — предположил Александр Викторович. — К счастью, Анечка любила фотографироваться со своими друзьями, поэтому снимков накопилось огромное количество.
Он встал и направился к двери решительным шагом. Это была походка человека, стремящегося уйти от постигшей его беды, как-то отвлечь себя за мирской суетой от осознания огромной утраты и одиночества.
— Эльза Карловна! — крикнул он, выглядывая из дверного проема. — На минуточку, будьте добры!
Домработница, та самая женщина в униформе, которая впустила меня в дом, незамедлительно явилась на зов. Ее руки были влажными — вероятно, хозяин отвлек ее от мытья посуды.
— Эльза Карловна, где-то в Анечкиной спальне лежали альбомы с фотографиями. Я бы и сам мог поискать, но у вас на это уйдет гораздо меньше времени.
Женщина кивнула, молча прошла к лестнице и поднялась наверх. Очевидно, она давно работает в этом доме — знает местонахождение каждой вещи, да и способ общения с Зориным налажен отлично.
— А как относилась ваша домработница к Анечке? — понизив голос, поинтересовалась я.
— Что вы! Даже не думайте об Эльзе Карловне ничего подобного! Она любила Анечку, как собственную дочь. К тому же в тот вечер ее не было дома. Она работает три дня в неделю — во вторник, четверг и субботу, но по пятницам приносит выстиранное белье. Вот и вчера забежала на минутку… — Александр Викторович нахмурился и потер лоб, затем уверенно посмотрел на меня. — Нет, нет, и не сомневайтесь, Эльза Карловна не могла это сделать. Она даже не заходила в гостиную!
— Значит, вечеринка состоялась именно в этой комнате? — уточнила я.
— Да. Где же еще? Наверху нет ни одной большой комнаты. Аня всегда собирала здесь свой шумный народ.
— Мебель с тех пор передвигали? Чашки кофейные мыли?
— К сожалению, да. Эльза Карловна пришла, как обычно, в семь утра и убрала весь бардак, который они тут развели вчерашним вечером.
В эту минуту послышались легкие шаги спускающейся по лестнице домработницы. Она тащила в крепких объятиях три огромных альбома. Зорин принял их, поблагодарив расторопную женщину, бегло посмотрел первые страницы альбомов и протянул один из них мне:
— Вот, в этом самые последние фотографии.
Я открыла альбом и с головой погрузилась в жизнь Анечки Зориной, сотканную из многочисленных фрагментов, запечатленных на пленке, и из рассказов ее отца. Судя по всему, ее окружала огромная толпа народу, и у каждого нашелся бы повод ей позавидовать: Аня была очень красивой, талантливой и на редкость удачливой, поэтому врагов у нее могло быть хоть отбавляй. Зависть человеческая — страшная и губительная сила. Но вот кто из них мог совершить злодеяние?
Особняк Зориных я покинула, когда старинные настенные часы, украшающие одну из стен гостиной, торжественно ознаменовали полночь. Уходила я не с пустыми руками: захватила один из фотоальбомов, чтобы повнимательнее рассмотреть снимки, а также особо ценный трофей — видеокассету с записью отдельных фрагментов репетиции. Это Анечке пришла в голову мысль записать некоторые сцены, чтобы потом, в ходе работы, просмотреть запись и увидеть со стороны наиболее существенные недостатки игры. Кассета мне очень пригодится, так как позволит в полной мере проникнуться атмосферой вечеринки и как бы побывать там вместе со всеми.
Уже возле дверей Александр Викторович спохватился и заговорил об оплате моего труда. Поначалу я отказывалась от денег в силу личной заинтересованности делом, а также в память о наших былых отношениях с Анечкой, но Зо — рину не составило труда убедить меня в том, что дружба дружбой, а всякий труд должен быть достойно оплачен. Он с готовностью согласился выплачивать мне мои традиционные «суточные» — двести долларов. На том мы и распрощались.
Анечкин отец долго жал мне руку, не отводя полного надежды взора. В моем лице он, кажется, увидел не только следователя, который разоблачит преступника, но и воплощение высшего Правосудия. Не Татьяна Иванова стояла перед ним, а сама непреклонная Фемида. Зорин старался оттянуть тот момент, когда дверь за мной закроется и ему придется остаться одному в огромном доме, ставшим без любимой дочери пустым и страшным. Я пообещала ему звонить и время от времени сообщать о ходе расследования.
Усевшись за руль, я завела мотор и взглянула на засветившееся табло вмонтированных электронных часов. 00.47. Я машинально вычислила, что на беседу с отцом Анечки ушло целых четыре с половиной часа. За это время «кистью» Александра Викторовича была нарисована картина вчерашней вечеринки во всех деталях, перед моими глазами калейдоскопом пронеслись последние годы жизни Анечки, в ушах слышался ее звонкий серебристый голос, тонувший в гаме и шуме толпы.
Три кружки крепкого свежесваренного кофе помогли мне максимально сконцентрироваться во время нашей беседы и даже благополучно доехать до дома. Но как только я переступила порог собственной квартиры, усталость тяжеленной ношей навалилась на мои плечи.
От пережитого эмоционального потрясения и массы полученной информации время словно растянулось, сил совсем не осталось. Бывало не раз, что я попадала в передряги и похлеще, но редко уставала сильнее, чем за сегодняшний вечер. Вернуть меня к жизни и способности мыслить здраво мог только прохладный душ в сочетании с последующим крепким и продолжительным сном, что я и воплотила в реальность, мысленно задвинув дело Анечки в самый дальний «ящик» памяти, несмотря на протесты совести. «Утро вечера мудренее», — утешала я себя, погружаясь в вязкое пространство сна.
Глава 3
Воскресное утро я начала с легкой пробежки по аллеям городского парка, усыпанным шуршащим золотом опавшей листвы. Подобная разминка помогала мне поддерживать хорошую физическую форму, а при случае и избавиться от неприятных впечатлений. Сегодня был как раз тот самый случай: всю ночь меня преследовали кошмарные видения, связанные с историей гибели Анечки Зориной.
Сон был наполнен возникающими и исчезающими во тьме расплывчатыми образами, чередующимися вне всякой сюжетной логики. Из уголков подсознания выплывали разные лица, но крупным планом
