Мумонкан. Застава без ворот. Сорок восемь классических коанов дзэн

а также о том, как он три дня ходил, оглушенный криком последнего:

Впоследствии, когда Обаку пришел, чтобы получить наставление, ему рассказали историю о Хякудзё. Выслушав ее, он показал язык.

Эта независимость, не имеющая ничего общего с тщеславием и презрением, проявилась также в следующем эпизоде:

Когда Обаку впервые пришел повидаться с Хякудзё, тот спросил у него:

— Откуда ты пришел с таким величественным видом?

— С таким величественным видом я пришел из Рэйтю, — ответил Обаку.

— Зачем ты пришел? — спросил Хякудзё.

— Просто так, — ответил Обаку. Хякудзё отдал должное глубине постижения Обаку.

То же самое мы видим в отношениях Обаку и его духовного сына и наследника Риндзая, который, достигнув просветления от ударов Обаку, воскликнул: «Теперь-то я понимаю, что в буддизме Обаку нет ничего особенного!»

Есть еще один интересный случай из Изречений Риндзая. Этот случай выявляет жесткость, непосредственность и практичность, которые до сих пор присущи дзэнской школе Риндзай.

Однажды, когда монахи должны были работать на улице, Обаку вышел во двор в сопровождении Риндзая. Оглянувшись, Обаку увидел, что Риндзай стоит с пустыми руками.

— Где твоя мотыга? — спросил Обаку.

— Кто-то взял ее! — ответил Риндзай.

— Подойди сюда. Я хочу поговорить с тобой. Риндзай подошел. Обаку поднял свою мотыгу и сказал:

— Вот, смотри! Ни одно существо в поднебесной не может взять ее в руки и поднять ее так!

Риндзай выхватил мотыгу у него из рук и поднял ее над головой со словами:

— Почему уке я держу ее сейчас в руках?

— Сегодня один мой знакомый потрудился на славу, — сказал Обаку и вернулся в храм.

Проанализируем эту историю. Представим, что она произошла с кем-то наподобие епископа Беркли. Если бы у него спросили: «Где ваша мотыга?», он в своих философских рассуждениях был бы недалек от Риндзая и Обаку. Что есть мотыга? Что есть «я»? Что значит, что у меня есть мотыга? Что значит, что у меня ее нет? Имею ли я мотыгу или она имеет меня? Можно ли одновременно держать мотыгу и не держать ее? Но ведь именно этому Обаку не учит Риндзая. Преподавать дзэн означает не-преподавать, возвращать целостное, устойчивое видение жизни. Ответ не должен быть отличным от вопроса. Никаких отговорок, нападок, отстаивания мнений, толкований. Поступки должны физически и духовно составлять часть Единого Действия. Именно так поступил Риндзай, когда получил одобрение Обаку.

СЛУЧАЙ

Всякий раз, когда Хякудзё читал проповедь, вместе с монахами ее слушал какой-то старик. Когда монахи выходили из зала, старик выходил вместе с ними, но однажды он остался, и Хякудзё спросил у него:

— Кто ты такой?

— Я не человек, — ответил старик. — В далеком прошлом, во времена Будды Касё,[55] я был главным монахом в этих местах. Как-то монах спросил у меня, может ли просветленный человек подвергнуться воздействию причины и следствия, и я ответил, что не может. За эти свои слова я должен был перерождаться в шкуре лисицы в течение пятисот жизней. Прошу вас, сказав свое мудрое слово, освободите меня от этих перерождений.

Старик помолчал некоторое время, а затем спросил у

Хякудзё:

— Может ли просветленный человек подвергнуться воздействию причины и следствия?

— Никто не может уйти от закона причины и следствия, — ответил Хякудзё.

Старик сразу же достиг просветления и, поклонившись, сказал:

— Теперь я освободился от перерождений в шкуре лисицы, и вы найдете мое тело по другую сторону горы. У меня к вам последняя просьба. Пожалуйста, похороните меня как монаха.

Хякудзё попросил кармадану, или дьякона, ударить в бяку[56] и сообщил монахам, что после полуденной трапезы[57] будет похоронная служба по покойному монаху. Монахи очень удивились, потому что все пребывали в добром здравии, и никого не было в лазарете.[58] Они не могли понять, чем вызвано это распоряжение мастера. После трапезы Хякудзё провел их к основанию горы и посохом указал на тело лисицы, которое затем было предано огню.

Вечером Хякудзё поднялся на кафедру и рассказал монахам всю историю. Тогда Обаку спросил:

— Вы говорите, что старик ошибся в своем ответе и вынужден был провести пятьсот воплощений в шкуре лисицы. Но предположим, что он не допустил этой ошибки, что бы с ним случилось?

— Подойди ко мне, — велел Хякудзё, — и я скажу тебе! Обаку подошел к нему и наставил ухо. Хякудзё всплеснул в ладоши и воскликнул:

— Я думал, только у варвара рыжая борода, а оказывается есть еще один человек с рыжей бородой!

Учение буддизма хинаяны о карме изложить очень трудно. Судзуки пишет:

Принимая во внимание все имеющиеся факты, следует признать, что учение о кармической продолжаемости, особенно когда приходится описыватъ его проявления в реальной жизни, становится очень сложным. Кроме того, нет уверенности в том, что оно полностью оправдано с теоретической точки зрения.[59]

Однако с позиции буддизма махаяны акцент переносится на другую часть проблемы, а именно на то, как мы можем быть кармически обусловлены и в то же время свободны, как мы можем, не прекращая жить, выйти из сферы действия этого закона. В самом конце Песни о пути к просветлению Ёка Дайси[60] говорит:

Когда мы глубоко постигаем [что формы вещей не являются их реальностью], кармические препятствия воистину пусты. Если мы не постигли этого, мы продолжаем выплачивать наши долги [то есть по-прежнему ограничены обстоятельствами и должны подчиняться им].

Сравните это высказывание Ёка Дайси со словами мистера Уэллера — старшего в романе Бумаги Пиквика, в которых он говорит о том, что смерть необходима владельцам похоронных бюро. Это еще одна иллюстрация учения Эмерсона о воздаянии. Кроме того, в начале Песни о просветлении есть следующие строки:

Когда истина постигнута, люди и вещи не кажутся разделенными,

И в это самое мгновение наша Адская Карма[61] исчезает.

Като цитирует вопрос, который Губу задал своему учителю Тёса Кэйсину[62] по прочтении слов Ёка Дайси. Губу спросил: «Если после просветления кармические препятствия становятся пустыми, почему Арьясимха[63] и Второй патриарх[64] должны были искупать свои кармические долги?» Другими