протянула ей полный стакан. Та взяла его обеими руками и жадно, торопливо отпила несколько глотков. Квас, который она не пила очень давно, показался ей невероятно вкусным.
«Подожди, не так быстро, вкуса же совсем не почувствуешь!» – говорила она самой себе, но остановиться была не в силах и с жадностью делала крупные глотки прохладного освежающего напитка.
Резкий удар по руке и злобный окрик заставили ее вздрогнуть. Перед ней стояла Чирикли, гневно раздувающая круто вырезанные ноздри, и верещала на своем языке, мешая его с русскими словами.
– Ты, дрянь такая… Тебя кормят, поят, спать кладут… работу дали… а ты, тварь неблагодарная, деньги воруешь! – русские ругательства перемежались с цыганскими.
– Я очень пить хотела, чуть сознание не потеряла, – дрожащим голосом произнесла Евсения, но Чирикли уже вырвала у нее недопитый стакан, залпом осушила его и бросила на землю возле палатки.
Уперев руки в бока, она стала наступать на Евсению, тесня ее к ларьку, схватила девушку за плечи и, размахнувшись, хотела ударить ее по лицу. Евсения отшатнулась, защищаясь, и увидела, как от толпы таксистов, наблюдавших за этой сценой, отделился невысокий мужчина средних лет и быстро двинулся в их сторону.
– Что происходит? – громко спросил он, подойдя вплотную и внимательно осматривая Евсению. – Девушка, с вами все в порядке?
Евсения открыла было рот, чтобы что-то сказать, но неожиданно для самой себя ощутила, как горло ее вдруг сжалось, превратившись в узенькую трубочку, а из глаз одна за другой, как бусины с порванной лески, покатились, посыпались градом слезы, перешедшие в бурные рыдания. Все невыплаканные обиды, страхи, боль, одиночество – все, что Евсения так тщательно запихивала в самую глубину души в течение долгих последних месяцев, вдруг прорвались наружу, забили гейзером из ее усталого, измученного сердечка. Евсения перегнулась пополам, сотрясаясь всем своим худеньким телом от этих безудержных рыданий.
– Она деньги мне должна, деньги, деньги, большой стакан! – быстро прочирикала цыганка.
Мужчина усмехнулся и, достав из бумажника двадцать рублей, протянул купюры Чирикли. Та моментально спрятала их куда-то в сборки своей пышной юбки и вновь попыталась увести рыдавшую уже навзрыд Евсению.
– Девушка, пойдемте со мной? – мужчина склонился и заглянул ей в лицо.
Евсения вдруг увидела, что у него очень добрые глаза, и, еще несколько минут назад не ожидавшая от самой себя ничего подобного, кивнула утвердительно, доверчиво взяла протянутую ей руку…
Чирикли обеспокоенно залопотала что-то, потянула Евсению за собой, порываясь поскорее уйти, но мужчина крепко сжал цыганку за локоть, развернул ее к себе и заглянул в глаза.
– В милицию захотела? – тихо, почти не разжимая губ, спросил он. – Сию минуту отправлю! Они тебя как террористку в землю уроют, за взятие заложников.
И он оглянулся, высматривая глазами группу ППС. Они, как обычно, находились поблизости, у первого ларька, лениво щелкая семечки и переминаясь с ноги на ногу.
Испугавшись, Чирикли косо взглянула на Евсению, требовательно позвала ее за собой, потом заговорила ласково, уговаривающе. Евсения стояла как вкопанная. Она знала, она вдруг поняла, что больше не вернется в их дом – никогда!
Большие часы на здании вокзала показывали половину десятого, через две минуты отходила последняя электричка. Чирикли в отчаянии оглянулась, выразительно потрясла грязным пальцем перед лицом Евсении и проворно шмыгнула к подземному переходу.
– Ну что, пойдемте? – повторил мужчина и повел Евсению к своей машине…
– Хорошо, допустим даже, что ты права, – выслушав меня, высказал наконец Мельников свое резюме. – Допустим, что Вероника Одинцова и эта твоя девушка в электричке – одно и то же лицо.
– Это не допущение, это факт! – поправила я его. – Галина Пивоварова сразу узнала ее по фотографии!..
Мельников поморщился и жестом остановил меня:
– Тихо, тихо! Хорошо, пусть так. Но как ты представляешь себе поиски ее? Тем более, если твоя подруга предполагает, что девчонка малость… того? Не в себе?
– Нужно прочесывать все электрички, и в первую очередь то направление, по которому ехала Галина!
– Это где же я тебе столько народу на такое дело возьму?! – поразился Мельников. – У меня людей не хватает!
– Достаточно будет одного-двух, – я принялась со всей горячностью, на которую только была способна, убеждать его. – Я думаю, на это уйдет пара дней, не больше! И для такого простого дела не нужны высокие чины, достаточно простых лейтенантов или даже сержантов! Пойми, Андрей, эта девушка – наш единственный шанс узнать правду! Только она может пролить свет на то, что произошло с ней самой и с Марианной Новожиловой!
Мельников молчал, сосредоточенно хмуря брови.
– Ты, вообще-то, знаешь, сколько этих артистов по электричкам шляется? – спросил он. – Что их, всех подряд будут в отдел таскать?
– Ну, молодых девушек среди них не так уж много, – возразила я. – Тем более что фотография есть, ее можно увеличить. К тому же Галина говорит, что у девушки незабываемый голос!
– Это так Галина твоя говорит, она в музыкальной школе училась, по твоим словам. А ты думаешь, что у моих сержантов консерваторское образование? Да им мамонт на ухо наступил! Они Баха от Фейербаха не отличат!.. Тьфу, я хотел сказать, от Оффенбаха!
– Нужно повышать культурный уровень сотрудников органов! – назидательно подняла я палец.
Я не была уверена, что подполковник сам сможет отличить одного из упомянутых им лиц от другого, но считала так: чтобы найти Веронику, не требуется глубоких познаний ни в классической музыке, ни в философии. И я принялась изо всех сил убеждать Мельникова:
– Ладно тебе, Андрей, говорю же, одиноких девушек, поющих в электричках, почти и нету! И даже если ошибутся твои ребята и вместо одной прихватят троих – ничего страшного, разберемся!
Мельников только крякнул.
– Хорошо! – проговорил наконец он. – Попробуем что-нибудь придумать. – Он снял трубку телефонного аппарата и произнес: – Арсентьев? Зайди ко мне!
Буквально через мгновение в коридоре послышалось чье-то топотанье, словно по нему прогромыхали армейские сапоги, а затем в кабинете выросла здоровенная фигура капитана Арсентьева – самого тугодумного и самого исполнительного подчиненного Мельникова.
– Так, Арсентьев, ты музыку любишь? – строго спросил подполковник.
– Так точно, товарищ подполковник, – пробасил Арсентьев.
– Разбираешься в ней? – поднял бровь Андрей.
– Никак нет! – столь же невозмутимо ответил капитан.
– Плохо, Арсентьев! – погрозил ему пальцем Мельников. – Сотрудник правоохранительных органов должен разбираться во всем! Чтобы к моему возвращению из отпуска все выучил, ясно?
– Слушаюсь, – по привычке кивнул Арсентьев, но осмелился все-таки осведомиться: – А зачем?
– В консерваторию тебя перевожу, Арсентьев. Будешь за музыкантами в оркестре следить и определять, кто из них фальшивит!
Арсентьев не понимал шуток. Он – по моему личному мнению – был вообще начисто лишен чувства юмора. В этом я убедилась, когда он как-то в процессе одного совместного расследования попытался развлечь меня пересказом анекдотов – таких же «дубовых», как и он сам. Он весь как-то подобрался и еще раз повторил:
– Слушаюсь!
– Да шучу я, шучу, – посмеиваясь, успокоил его Андрей. – Будешь всего лишь следить, чтобы они ноты не воровали.
По лицу Арсентьева было видно, что эта миссия представляется ему гораздо более простой. Мельников тяжело вздохнул.
– Слушай сюда, Арсентьев, – с оттенком безнадежности в голосе произнес он. – Поручаю тебе
