написали уйму замечательных диссертаций по девиациям в пубертатном периоде. Нет, он их даже убивать бы не стал, просто выпустил бы на площадь, туда, где над бочками жарят собачатину. Пусть умники с дипломами показали бы, как надо работать с молодёжью…
Гризли повернулся и сразу заметил, как напряглись дети. Он опять забыл, что следует контролировать своё лицо! Дети не должны видеть его испуга и его злобы, иначе может произойти массовая истерика. Истерика для них сейчас — это самое страшное… Нина что-то нашёптывала Эмме, Жорж раскладывал карты. Это хорошо, это просто отлично, что девочки смогли разговорить Жоржа!.. Гризли изо всех сил расслабил челюсти, выдавил улыбку и даже засвистел какой-то фальшивый мотивчик.
— Прекрасный вечерок, — бодро сообщил он. — Как только опустятся сумерки, мы отправляемся!
— Хорёк, я хотела сказать… — Рокси перехватила его у следующего окна. — Ну, в общем, я была не права. Я больше не буду так тебя называть.
— А?.. — он затормозил, приплясывая на кончиках пальцев. Похоже, это становилось второй натурой — всюду озираться, всюду бегать на цыпочках. — Не будешь? Это как? Почему? — грязной рукой он потёр воспалённые глаза.
— Потому что… потому что ты — самый настоящий и самый лучший мужчина, которого я встречала, и я люблю тебя…
— Любишь? — До него не сразу дошёл смысл сказанного. А когда дошёл, Гризли ощутил, как беззащитно расслабилась спина. — Но это не ты, это я предал тебя. Я думал только о себе, а ты тянула науку.
— Это неважно, — она нервно рассмеялась. — Ты не предал, просто я… я выпендривалась. Молчи, молчи, дай мне сказать, потом будет некогда, — она ухватила его за рукав.
Гризли смотрел на перепачканное личико младенца в её руках и думал, что потом может просто не наступить. Женщина была права — говорить нужно было здесь и сейчас, потому что каждый день мог стать последним. И отныне так будет всегда, даже если им удастся выбраться из города. Отныне время течёт с другой скоростью, оно спрессовано жёстко, как прессуют старый картон на целлюлозной фабрике. Так жёстко, что для пустой болтовни не выдернуть даже минутку.
Отныне каждая минутка будет посвящена борьбе.
— Я была полной дурой, это даже не смешно. Теперь я вижу, что квартира и зарплата — это полная ерунда.
— Вовсе не ерунда, — отмахнулся он. — Ты строила семью, а я отлынивал от ответственности, я вёл себя как последний кретин!
Рокси передала уснувшего Стаса на руки девочкам. Двое старших бережно опустили ребёнка на стол и беззвучно заспорили, чья очередь греть ему молочную смесь.
— Рокси, я тоже хотел сказать, что люблю тебя.
— Потому что ты не Хорёк, а Гризли. Потому что я была дура, я всё испортила, — она быстро отвернулась, чтобы дети не увидели слёз.
— Ты не испортила, вовсе нет, ведь мы же вместе? — Рокси показалось, что у него в глазах, впервые за день, возникло осмысленное выражение. До этого он совершал миллион движений «на автомате» — строил баррикады, выносил детей, взламывал магазины… — Это не ты дура, это мир… Он вернулся, понимаешь?
— Кто вернулся? — она вздрогнула, привычно хватаясь за бедро, где в ножнах висел кинжал.
Гризли через её плечо посмотрел в окно. Там что-то равномерно постукивало. Сквозь застывшие потёки дождя на фасаде недостроенного здания виднелся покосившийся плакат. «Компания Строй… Всего четыре пентхауза с панорамным обзором…» Плакат наполовину обгорел и хлопал на ветру по пустым бетонным глазницам элитного небоскрёба.
— Мир вернулся назад… — На его потрескавшихся солёных губах плясала странная усмешка. — Мир вернулся туда, где забудут слово «равноправие». И слово «эмансипация» вам придётся забыть… Женщина возвращается к очагу, милая…
— Ты смешной, Гризли… — не находя сил стоять, она бесшумно опустилась на скатанный ковёр. — Мужчинам ведь придётся ещё хуже. Опять придётся драться за женщин…
Она снова невольно вздрогнула и оглянулась в темноту коридоров. В ворохе пустых коробок копошились грызуны. Их время ещё не наступило, ещё было слишком светло.
— И не просто драться, а зубами грызть чужие глотки… — Гризли задумчиво рассматривал нож… — Нам пора, темнеет! — он сунул оружие в чехол, подхватил оба рюкзака и чемодан. — Ребята-девчата, не отставайте…
Все трое больших детей уже построились у порога, прижав к себе пожитки. Они стояли молча и серьезно, как маленькие старички, пожирали его глазами. Нина баюкала Стаса, Жорж поправлял сестрёнке завязки рюкзака. Они не смеялись, не толкались и не шутили. Теперь они всегда будут такими.
Маленькие старички.
У Гризли вдруг пересохло во рту. Всё происходило всерьёз. Джип во дворе, автомат, канистры с водой, Рокси и эти малыши. Гризли взял оружие наизготовку и кивнул. Рокси с девчонками отодвинули кровать, сервант и распахнули входную дверь.
На площадке никого. В пыльные окна лестничного пролёта билось вечернее солнце. Сверху капала жидкая штукатурка, мяукал котёнок, пахло разложением.
— Мы поедем в деревню? — тоненьким голоском спросила сестра Жоржа.
Гризли заставил себя ей улыбнуться.
Ещё всё можно было отменить. Вернуть малышей в подвал, где они отсыпались, оставить им еды и пару канистр с водой. Нина вполне взрослая, она вправе поступать, как хочет, а вот Стас…
Он встретился глазами с Рокси и понял, что назад дороги отрезаны.
— Мы поедем к одному доброму человеку, — сказал Леонид. — Нам там будет хорошо…
— Там нас убьют…
— Что? Кто это придумал? — обернулся Гризли.
— Рокси говорит, что он не христианин, — неожиданно упёрся Жорж.
— Что ты им сказала? — Гризли замер на пороге с чемоданами в руках.
— Я сказала правду… — она вызывающе тряхнула чёлкой. — Я полагала, что мы должны быть честны друг перед другом…
— Жорж и Эмма росли в набожной семье, вот в чём дело, — вставила Нина.
Гризли уже успел спуститься на пролёт. Он остановился и опустил поклажу на пол. Среди толстого слоя грязи и белёсых луж здесь обнаружился относительно чистый участок. Ниже этажом учитель видел распахнутые, вырванные из петель двери и загаженные внутренности когда-то роскошной прихожей. Там на залитом водой полу валялась раздавленная люстра, и плавали куски поролона от диванных подушек. Дети нерешительно спускались за ним, Эмма дрожала, Нина гладила её по плечу.
— Они нас захотят поджарить, как поросят… — пробормотал Жорж.
— Я клянусь тебе, это хорошие люди! — Леонид сел перед мальчиком на корточки. — Они никого не жарят, они — как ты и я, слышишь?
— Рокси сказала, что они не верят в Иисуса… — малыш захлюпал носом.
— Ведь это правда, Гризли? — с мягким вызовом спросила его бывшая жена. — Или ты хотел бы, чтобы мы их обманывали?
Потом они вышли из подъезда, и двор-колодец гулко повторял их шаги, а Гризли крутился с автоматом во вспотевших руках, пока Рокси упаковывала детский сад в чрево броневика. Он старался одновременно держать под наблюдением обе сумрачные подворотни, и вонючие дыры подъездов, и распахнутый люк гастронома, и выбитые окна первых этажей. Когда дети, наконец, устроились и задвинулась тяжёлая дверь, Леонид уже и думать забыл о маленьком теологе, но Жорж подобрался сзади и подёргал его за воротник.
— Те добрые люди, к которым мы едем, тоже жгут кресты?
— Думаю, никогда они так не поступят! — не очень уверенно ответил физик.
Как раз в эту секунду они проезжали мимо распахнутого люка гастронома. Из люка торчал залитый кровью транспортёр, там головой вниз лежал труп женщины в белом халате, и вокруг копошились крысы. Рокси охнула, пытаясь загородить от Жоржа вид из окна. Остальные пассажиры сгрудились в глубине
