Каких-нибудь три рубля, и у него будет свет под рукой. Но… надо подождать до следующей пенсии. А сейчас, раз уж он решил не спать, было бы хорошо поставить чайник. Час уйдет на приготовление завтрака, еще час на… А если что, можно будет взять книгу. Кстати говоря, потрясающая книга, а главное – о войне. Он расскажет о ней Тео, и если окажется, что Тео не читал ее, он своими руками пошлет ему эту книгу. И Тео обрадуется до безумия, то есть безумно обрадуется… Но куда он ее положил? Вчера, кончив читать, он, помнится, так и сказал себе, что поговорит о ней с Тео и надо положить ее отдельно от других, чтобы потом не искать, и он сунул ее… куда? Идиотская привычка прятать то, что любишь… Так где же книга? И вдобавок чайник закипает! Вода уже бурлит, а вишневый лист он забыл положить. Ничего, не беда, вишневый лист можно положить и в горячую воду. Но книга… ищи ее теперь. Эх, голова садовая! Ведь она – вот она, под подушкой. Вчера утром он зачитался, а потом посмотрел на часы, и ему чуть не сделалось плохо: он опаздывал, почта должна была вот-вот открыться. Вот он и сунул ее под подушку. Такую книгу можно носить в груди вместо сердца. Как же не прижать ее к губам! А Тео, друг Тео как обрадуется! И она понравится ему, это ясно. Такая книга не может не понравиться. И он больше не станет ее прятать, а положит на стол, чтобы все время была на виду. Он сегодня же поговорит о ней с Тео, а завтра, может быть, уже вышлет. Конечно, на какое-то время в доме станет пусто и сиротливо, но ведь потом Тео пришлет ему книгу обратно. Подумать только, как много лет пролежала она среди других книг, запыленная, одинокая, и если бы он случайно не снял ее с полки… Но теперь он с ней не расстанется. А если Тео вдруг скажет, что она у него есть, так еще лучше! Это будет большая радость для обоих. Но, с другой стороны, Он немного рассердится на Тео, потому что как же так, скажет он ему, не стыдно ли иметь такую книгу и молчать о ней? Я вот не таков: видишь, только прочитал и сразу подумал о тебе… Но, скорее всего, у Тео нет этой книги. Тео никогда ничего от него не скрывает и всегда рассказывает о том, что читал в последнее время. И если он не говорил об этой книге, значит, ничего и не знает о ней. Господи, как он обрадуется! Главное, чтобы их сегодня соединили. Он даже вкратце перескажет ему содержание. А почему бы и нет? Денег хватит. Вчера связи не было и разговор не состоялся, так что сегодня он вполне может истратить деньги, отложенные для вчерашнего разговора. Да плюс нынешние – это же говори не хочу! На худой конец, можно будет взять и из завтрашних. До следующей пенсии он дотянет. Запросто! В конце концов можно меньше тратить на еду. Ну, и книг покупать поменьше, ничего страшного. Да, он так и сделает, и все обойдется… Который же час? Господи, задумался, начал с этими деньгами, а чай чуть не выкипел! Ладно, теперь не до чая, он выпьет его потом, когда вернется. А сейчас – бегом марш одеваться… И не забыть рассказать Тео про книгу!
2
Вчера их не соединили. Телефонистка прямо сказала, что связи не будет, пусть он не мается зря, а идет домой: линия перегружена. Я бы вас соединила, сказала она, но нет никакой возможности выйти на номер. Конечно, ей легко говорить, а ему каково? Еще она сказала, чтобы он зашел через день или даже через два. Как у нее все просто! Нет, голубушка, решил он, этого никак не может быть, чтобы за целый день нельзя было ничего сделать. Завтра? До завтра еще дожить надо, а сегодня – вот оно. Ей-то что? Она ведь не знает, что там, далеко, Тео тоже волнуется и ждет этого разговора, и хочет поскорее услышать его голос. И, вполне возможно, он тоже хочет ему кое-что рассказать или, по крайней мере, спросить, как он спал, не заболел ли, не нуждается ли в чем-нибудь – например, в деньгах, как знать? Ох, что правда, то правда, деньжат у него маловато и все – на еду, книги и телефон – распределены впритычок до самой пенсии. Нет, если, не дай бог, у Тео что-нибудь случится и ему понадобится лишняя копейка, он, конечно, может оторвать от еды и послать ему немного. Он знает, что значит болеть, особенно если ты один, как кукушка. Он и сам недавно болел. Нет, ничего особенного, обыкновенный гонконгский грипп, но даже о том, чтобы спуститься в аптеку за таблетками, не могло быть и речи. Три дня он лежал, не вставая с постели, а когда на четвертый день попробовал подняться, то чуть не упал. Он не мог держаться на ногах от слабости, чаю – и того не мог согреть. К тому же он знал, что если встанет, если хоть на мгновение сбросит одеяло, хвороба снова вцепится в него, а с рецидивами лучше не связываться. Потому-то он и затаился под одеялом, закутался во что только мог, да так и лежал, с трудом переводя дыхание. Лишь на четвертый день, когда полегчало, он решился оставить свое ложе и поглядеть, что же произошло в мире за минувшие трое суток. Первым делом, конечно, следовало пойти на почту и позвонить Тео – попросить у него прощения. Еще бы! Можно ли на целых три дня оставлять самого дорогого тебе человека в неведении и замешательстве? Только представить себе, что его друг передумал за эти дни! Да, он хотел тут же позвонить и сообщить Тео о своем недомогании, которое, к счастью, уже прошло, но ты все же прости меня! Да, хотя бы извиниться надо было, а об остальном (остальное были эти сотни и тысячи мыслей и рассуждений, которые перемалывал он в бесконечные часы своей болезни), об остальном пока и помышлять нечего! Дай ему волю, он бы целыми днями болтал с Тео по телефону. Одним словом, он просто изнывал от желания поскорее встать и добраться до почты и, однако, не смог даже устоять на ногах. Болезнь лишила его сил, голова пошла кругом, он едва успел ухватиться за спинку кровати. И так еще долгие сутки. Черный день! Никогда ему еще не было так плохо оттого, что вот он здоров и все хорошо, а подняться нельзя. На пятый день он встал. Встал и пошел на почту, и говорил с Тео. Как он радовался! Господи, это даже представить себе нельзя! Словно сто лет не слышал голоса друга. Он подхалимски смеялся, он подпрыгивал и притоптывал, он так размахивал трубкой, что со стороны можно было подумать, что он тронулся. Как бы не так! Откуда им знать, этим посторонним, что он чувствовал? Он даже забыл, что говорит по телефону. Ему казалось, что он стоит лицом к лицу с Тео, со своим замечательным фронтовым другом, и, значит, стесняться совершенно нечего. Он размахивал руками, то притискивая трубку к самому уху, то отводя ее в сторону; в какой-то момент он даже положил ее на барьер и говорил так, уставясь в потолок.
А когда телефонистка напомнила, что он говорит уже восьмую минуту и что это влетит ему в копеечку, он слоено и не слышал, а просто вынул все деньги, что были при нем, и положил перед ней, прямо перед ее носом, – а сам поймал ускользавшую нить беседы и снова начал кричать и размахивать руками. Деньги? Какие деньги? Да плевать на деньги! Он четыре дня пролежал в постели! Четыре дня не говорил с Тео, так что теперь можно было позволить себе покутить. Эх, девушка, девушка! Она ничего, ровным счетом ничего не понимала в его чувствах… И точно так же она ничего не понимала вчера, когда он изнемогал от нетерпения на пороге почты. Идите домой, сказала она, все равно связи не будет. Домой! Что ему делать дома? Ждать завтрашнего дня, вечера, ночи – ах, лучше бы не вспоминать эти ночи! – и снова ждать утра, когда почта опять откроется? Здесь, по крайней мере, он был гораздо ближе к Тео, чем там, в своей комнатушке. Да разве могла эта молоденькая телефонисточка понять, какой огонь сжигал его? Здесь, на почте, он, так или иначе, ощущает присутствие друга. А дома?… И потом – ведь линия может случайно освободиться.
– Ох, папаша! – вздохнула телефонистка, когда зашло за полдень. – Не будет сегодня связи, сколько раз вам повторять! Завтра. Завтра, я вам обещаю. Идите домой!
Завтра – то есть сегодня. Сегодня он будет говорить с Тео. Это чудесно. Ну, а вчера?… Разве он мог уйти, когда его ждал далекий друг, нуждался в нем, в его теплых словах, в его голосе, в конце концов!
– Может, я тебе мешаю, дочка? – спросил он мягко. – Так я на пороге подожду. А если и на пороге мешаю, то на улицу могу выйти…
И он вышел на улицу. Там пригревало солнце, и он даже почувствовал себя лучше, чем в помещении, но на Душе было тревожно, потому что теперь он был дальше от телефона, а значит, и от Тео. Ничего, говорил он себе, если линия освободится, девушка позовет его: он давно заметил, что она с ним добра.
– Нет, папаша, – сказала телефонистка, навешивая на дверь почты большой замок. – Я же вам говорила: Завтра. – И она пошла вокруг дома, где помещалась почта, – сзади была ее квартира.
Только тогда и он ушел домой. Как у него кошки скребли на сердце, но это завтра, брошенное и повторенное телефонисткой, все же согрело его и подкрепило, он даже на миг почувствовал себя молодым
