Глава 2
У себя в Америке я об этом не знал. А если бы и знал, то воспринял бы как безумие. Я выдохся от переутомления, поэтому не обращал внимания на происходящее в мире. У меня было жуткое настроение. В то время я просто отрекся от всего.
Мои друзья были очень добры ко мне. Они уже сталкивались с моими кризисными настроениями раньше, поэтому знали, как обращаться со мной. Только люди, подобные им, могли обеспечить мне все необходимое — деликатное сочетание внимания и уединенности. Должен отметить, что Джек и Ширли Брайнт не раз спасали мою душу.
Джек проработал со мной в Ирвине на протяжении нескольких лет. Он пришел ко мне прямо из МИТ, где получил все возможные награды. Как всякий беженец из подобного учреждения он был слишком замкнут, а это явный признак долгого проживания на востоке, где слишком суровые зимы и душное лето. Я с удовольствием наблюдал, как он постепенно раскрывался, похожий на растение под щедрыми солнечными лучами. Когда мы встретились, ему было чуть больше двадцати. Это был высокий молодой человек со впалой грудью, густой вьющейся шевелюрой, гладко выбритыми щеками, запавшими глазами и дрожавшими губами. Он обладал всеми стереотипными чертами и привычками, присущими молодым гениям. Я уже читал его статьи по молекулярной физике. Они были великолепны. Физики обычно руководствуются в своей работе интуицией своего рода вдохновением, — так что совсем необязательно быть старым и умудренным опытом, чтобы совершать замечательные открытия. Ньютон перевернул представления о Вселенной в юношеском возрасте. Эйнштейн, Шредингер, Гейзенберг, Паули и им подобные сделали свои выдающиеся открытия, не достигнув еще тридцати. Может, только Бор превзошел этот рубеж, но и Бор был молод, когда заглянул в сердце атома. Так что работы Джека Брайнта были замечательными. Я имею в виду, что он был не просто многообещающим молодым человеком. Он был гением по абсолютной шкале и достиг величия, будучи студентом последнего курса.
На протяжении первых двух лет нашего сотрудничества я считал, что он устроит переворот в физике. Его странная внутренняя сила и интуиция не позволяли в этом сомневаться. В придачу это подкреплялось его математическими способностями и настойчивостью, с которой он вырывал истину. Его работа была связана с моей лишь косвенно. К тому времени мой проект хронологического реверса стал более экспериментальным, поскольку я уже миновал стадию гипотез и большую часть времени проводил у гигантского ускорителя частиц, пытаясь создать силы, которые, как я надеялся, заставят фрагменты атомов полететь в прошлое. Джек же, напротив, занимался чистой теорией. Он исследовал внутриатомные силы. Разумеется, проблема эта была не нова. Но Джек пересмотрел все имевшиеся работы Юкавы о мезонах 1935 года и собрал воедино все, что было известно о силах, обеспечивающих целостность атома. Мне казалось, что Джек на грани одного из величайших открытий человечества, на основе которого можно будет понять энергетические взаимодействия Вселенной. А это вопрос, который волнует всех нас.
Поскольку я являлся спонсором Джека, то был в курсе его изысканий, время от времени просматривая его наиболее удачные тезисы. Однако большую часть своего времени я посвящал своей работе. Постепенно исследования Джека стали все больше и больше затягивать меня. Я рассматривал это как чистую физику, но теперь понимаю, что конечный результат должен был быть непредсказуемо практическим. Он рассматривал извлечение внутриатомной энергии не в результате спонтанных реакций, а как управляемый процесс расчленения отдельно взятого атома.
Сам Джек, похоже, не понимал этого. Его мало интересовали проблемы применения теоретической физики. Замкнувшись в душном мире уравнений, он обращал внимание на подобные перспективы не больше, чем на колебания цен на мировом рынке. Теперь я понимаю это. В начале двадцатого столетия работы Резерфорда тоже считались чистой теорией, хотя привели к трагедии в Хиросиме. Так же и в тезисах Джека кто-то бы нашел способы глобального освобождения атомной энергии. Для этого не требовалось сложных атомных реакций и дорогого ядерного топлива. Можно было взять любой атом и заполучить его энергию. Хватило бы кружки земли, чтобы привести в движение генератор, мощностью в несколько миллионов-киловатт. Можно было бы запустить на луну корабль с помощью нескольких капель воды. Все это было в работе Джека.
Но она осталась незаконченной.
На третий год его пребывания в Ирвине, он пришел ко мне, осунувшийся и истощенный, и сказал, что прекращает работу. Он пояснил, что зашел в тупик, поэтому ему нужна передышка, чтобы подумать. Он сказал, что хотел бы поучаствовать в какой-нибудь экспериментальной работе для смены обстановки. Естественно, я согласился.
Я не сказал ему ни слова по поводу потенциальных практических применений его исследований. Это было не мое дело. Хотя я почувствовал одновременно и сожаление, и разочарование. Я понимал, как могло бы продвинуться наше общество в ближайшие десять-пятнадцать лет, если у каждого дома появится неиссякаемый источник энергии, когда транспортные средства связи перестанут зависеть от традиционных энергетических источников, когда сразу устареет вся система производства, на которой базируется наше общество. Как социолога-любителя меня немного тревожили подобные умозаключения. Если бы я принадлежал к владельцам какой-либо основной корпорации, я был бы вынужден сразу же убить Джека Брайнта.
Должен заметить, это не делает мне особой чести. Истинного представителя науки не должны волновать экономические последствия его открытий. Он ищет истину, даже если эта истина отбросит общество назад. Таковы догматы науки.
Поэтому я промолчал. Если бы Джек в любое время пожелал вернуться к своей работе, я не стал бы препятствовать. Я бы даже не стал просить его подумать о дальнейших возможных последствиях. Он не понимал, что существует какая-то моральная дилемма, а я не собирался говорить ему об этом.
Благодаря своему молчанию, я, разумеется, становился соучастником разрушения человеческой экономики. Я бы мог указать Джеку на то, что его труды смогут дать каждому человеку неограниченный источник энергии, разрушая тем самым организацию любой человеческой общности и создавая постоянную децентрализацию человечества. Мое вмешательство могло заставить Джека засомневаться. Но я ничего не сказал. Мои страдания продлились столько, сколько не работал Джек. Ему не удалось продвинуться дальше в своих исследованиях, так что от меня не требовалось говорить ему о возможных последствиях.
Однажды он снова вернулся к своей проблеме, и передо мной снова стала моральная сторона этого вопроса — поддержать свободный полет мысли ученого или же помешать этому ради установления экономического status quo.
Это был отвратительный выбор. Но мне не пришлось его делать.
В течение третьего года Джек слонялся по университету, выполняя различные работы.
Большую часть времени он проводил возле ускорителя, поскольку открыл для себя экспериментальную сторону физики, и не уставал возиться с ним. Наш ускоритель представлял собой новую, устрашающую протонную модель с нейтронным инжектором. Его предел — триллион электрон-вольт. В те дни это было колоссально. Парные пилоны высоковольтных линий, переносящих ток от агрегата, находящегося на берегу Тихого океана, казались титаническими переносчиками энергии, а огромное здание самого агрегата — чуть ли не верхом совершенства. Джек часто появлялся в этом здании. Он сидел у экранов, пока выпускники проделывали элементарные эксперименты по обнаружению нейтрино и по уничтожению античастиц. Время от времени он возился с контрольными пультами управления, проверяя, как они функционируют, и просто для того, чтобы ощутить себя хозяином этих высоковолновых сил. Но это была обыденная работа. Он просто топтался на месте.
Может, он действительно нуждался в отдыхе?
Или, может, он начинал догадываться о возможных последствиях своей работы — и просто испугался?
Я никогда не спрашивал его об этом. В таких случаях я обычно выжидаю, пока молодой человек сам придет ко мне со своими тревогами. А рисковать я не мог, обременяя мозг Джека своими сомнениями, если он еще не дошел до этого.
В конце второго семестра бездействия Джек попросил принять его. Я решил, что он собирается сообщить мне, где находятся его исследования, а дальше поинтересоваться, считаю ли я разумным продолжать их. И я окажусь в тупике. Я пришел на встречу с изрядным запасом беспокойства.
