рассказал ей в общих чертах, что случилось, собрал вещи и отправился в Страну Туманов. Убежище мне могли предоставить только сулидоры. Они не могут простить нилдорам, что тем принадлежит власть на Белзагоре. Так я оказался в этом селении. Я путешествовал по Стране Туманов, пока однажды не почувствовал, что у меня рак, и понял, что это конец. С тех пор я жду конца, и он уже близок. Он замолчал.
— Почему ты не хочешь рискнуть и вернуться? — помолчав, спросил Гандерсен. — Ведь что бы ни хотели сделать с тобой нилдоры, в любом случае это не столь ужасно, как сидеть на пороге хижины сулидоров и умирать от рака!
Каллен ничего не ответил.
— Если даже они дадут тебе наркотик, стирающий память, — продолжал Гандерсен, — то не лучше ли потерять часть прошлого, чем все будущее? Если бы ты только захотел вернуться, Сед, и позволил нам заняться твоим лечением…
— Вечно с тобой проблемы, Ганди, ты не слишком логично рассуждаешь, сказал Каллен. — А ведь ты умный парень! Там есть еще одна бутылка вина. Не принесешь?
Гандерсен прошел мимо сидящих сулидоров и вошел в хижину. Какое-то время он блуждал в темноте в поисках бутылки, и ему вдруг пришло в голову, как решить проблему Каллена: вместо того чтобы везти Каллена туда, где есть лекарства, он просто привезет лекарство Каллену! Он прервет, по крайней мере на время, свое путешествие на Гору Возрождения и отправится к Водопадам Шангри-Ла, за средством против рака. Может быть, еще не поздно. Потом, выздоровев, Каллен может встречаться с нилдорами или не встречаться — это его дело. Гандерсен убеждал себя, что конфликт между Калленом и нилдорами его не касается, и договор с Вол'химиором можно считать аннулированным. «Я ведь сказал, — рассуждал он, — что приведу Каллена только с его согласия, а он явно добровольно не пойдет. Так что теперь моя задача — спасти ему жизнь. Потом можно будет отправляться в горы».
Он взял бутылку и вышел.
Каллен лежал в своем гамаке, опустив подбородок на грудь; глаза его были закрыты, он слабо дышал, как будто длинный монолог исчерпал его силы. Гандерсен не хотел его беспокоить, поставил вино и отошел в сторону. Он гулял около часа и думал, но не пришел ни к каким новым выводам.
Когда он вернулся, Каллен лежал так же, как и прежде, не шевелясь.
— Он еще спит? — спросил он сулидоров.
— Он погрузился в очень долгий сон, — ответил один из них.
Глава четырнадцатая
Туман стал гуще. Со всех деревьев, с каждой крыши капало. На берегу свинцового озера Гандерсен сжег лучеметом изможденное тело Каллена. Сулидоры в молчании смотрели на него. В хижине оставались вещи умершего. Гандерсен просмотрел их, думая, что, может быть, найдет какую-нибудь записную книжку или дневник — что-нибудь, напоминающее о душе и личности Седрика Каллена. Однако там было лишь несколько ржавых инструментов, коробка с высохшими насекомыми и ящерицами и немного полуистлевшей одежды. Он оставил вещи лежать там, где нашел их.
Сулидоры принесли ему холодный обед, который он съел, сидя на деревянной скамейке перед хижиной Каллена. Стемнело, и он вошел внутрь, чтобы лечь спать. Се-холомир и Йи-гартигок стали на страже у входа, хотя он их об этом не просил. Он ничего не сказал им и сразу же заснул.
Как ни странно, ему приснился не только что умерший Каллен, но все еще живой Курц. Он видел Курца, совершающего свой путь через Страну Туманов прежнего Курца, еще не изменившегося до его нынешнего состояния: высокого, бледного, с горящими глазами под высоким лбом. Курц без устали шагал сквозь туман, а за ним шла процессия нилдоров, зеленые тела которых были окрашены красными полосами; они останавливались, когда Курц останавливался, и опускались на колени рядом с ним, а он время от времени давал им пить из фляги, которую нес с собой. Когда Курц предлагал свою флягу нилдорам, изменения происходили не с ними, а с ним самим: его губы сливались в узкую щель, нос удлинялся, его глаза, пальцы, ноги постоянно меняли свой вид. Курц больше не имел постоянного облика. В какой-то момент он превратился в сулидора — во всех отношениях, за исключением одного: его лысая голова с высоким лбом венчала массивное мохнатое туловище. Потом шкура исчезла, когти втянулись, и он принял новую форму — худого, неуклюжего существа с суставчатыми конечностями. Изменения продолжались. Нилдоры пели гимны монотонными голосами.
Курц был великолепен. Он кланялся, улыбался, махал им. Он носился вокруг со своей флягой, которая, казалось, была бездонной. Он проходил цикл за циклом тошнотворной метаморфозы. Он доставал из рюкзака дары и раздавал их нилдорам: лучеметы, ножи, книги, компьютеры, статуэтки, органолы, бабочек, бутылки с вином, сенсоры, транспортные модули, музыкальные инструменты, бусы, старые гравюры, ладанки, корзины с цветами, бомбы, фонари, ботинки, ключи, игрушки, копья. Каждый очередной дар вызывал восхищенные вздохи и благодарное ворчание нилдоров; они резвились вокруг него, поднимая хоботами новые сокровища и радостно демонстрируя их друг другу. «Вы видите? — кричал Курц. — Я ваш благодетель. Я ваш друг. Я воскресение и жизнь!» Они приближались к месту повторного рождения, которое во сне Гандерсена было не горой, но скорее бездной, темной и глубокой, на краю которой собрались в ожидании нилдоры. И Курц, прошедший столько метаморфоз, что его тело мерцало и переливалось, теперь украшенный рогами, покрытый чешуей и окутанный языками пламени, шагнул под радостные крики нилдоров в бездну, в абсолютную черноту. А потом из глубины пропасти раздался долгий крик, пронзительный вопль ужаса и отчаяния, столь жуткий, что разбудил Гандерсена, который проснулся в холодном поту.
Утром он встал, надел рюкзак и дал сулидорам знак, что отправляется в путь. Се-холомир и Йи- гартигок подошли к нему.
— Куда теперь пойдешь? — спросил один из них.
— На север.
— Нам идти с тобой?
— Пойду один, — ответил Гандерсен.
Перед ним был трудный, может быть, даже опасный путь, но его можно было преодолеть. У него были необходимые запасы и снаряжение, и он знал, что его примут в каждом селении сулидоров, однако надеялся, что ему не придется пользоваться их гостеприимством. Его достаточно долго сопровождали, сначала Срин'гахар, потом сулидоры. Он считал, что должен закончить свое паломничество сам.
Через два часа после восхода солнца Гандерсен отправился в путь.
День обещал быть неплохим. Воздух был холодным и чистым, туман высоко поднялся, видимость значительно улучшилась. Он прошел через лес за селением и оказался на довольно высоком холме. С его вершины он мог охватить взглядом весь пейзаж: суровый, поросший лесом, пересеченный реками, ручьями, с зеркалами озер. Ему удалось даже разглядеть вершину Горы Возрождения — розовый пик на северном горизонте казался таким близким, что стоило только вытянуть руку, только выпрямить пальцы, и можно было его коснуться. А ущелья, холмы и склоны, которые отделяли его от цели, не казались серьезным препятствием — он мог преодолеть их несколькими быстрыми прыжками. Тело его рвалось вперед: сердце билось ровно, взгляд был острым, ноги легко несли его. Он чувствовал, как в его душе растет и охватывает его непреодолимое желание жить. Призраки, омрачавшие его существование столько лет, теперь куда-то исчезли. В этом краю холода, снега и тумана он почувствовал себя очистившимся, закаленным, готовым принять все, что ему предстояло. Его наполняла какая-то странная энергия. Ему не мешал ни разреженный воздух, ни холод, ни угрюмость и мрачность окружавшего его пейзажа. Утро было необычно ясным, сквозь высоко плывущие тучи пробивались лучи солнца, золотя деревья и голую землю. Гандерсен упорно шагал вперед.
Около полудня туман сгустился, и видимость стала весьма ограниченной. Гандерсен видел только на расстоянии восьми — десяти метров. Огромные деревья стали серьезным препятствием: их выступающие, скрученные корни были настоящей ловушкой для невнимательного путешественника. Гандерсен старался идти очень осторожно. Потом он вступил на территорию, где из земли торчали большие, с плоскими вершинами валуны, словно скользкие ступени, ведущие в неведомый край. Он карабкался по ним на ощупь,
