управления местной промышленности, он у Мельника на окладе, — помогите, товарищи, порочат кадры, есть, конечно, злоупотребления некоторые, но у Малафеевой их было еще больше, мы кое-как избавились от нее, только утвердили Мельника на должность, только он начал поднимать производительность, как тут же его и снимать, давайте защитим, давайте поможем ему преодолеть кризис, в котором предприятие оказалось по вине прежнего руководителя. Решили придержать фельетон, позвонили редактору — так и так, есть мнение… Потом еще раз для себя прочитали — а ведь все правильно. И как это Косовский с налету, с ходу узнает правду, что за глаз-алмаз?
Тут много думать не надо. Под хамским взглядом вся жизнь на одну колодку. Он не видит, каково должностному лицу и план выполнить, и на ковре перед начальством выстоять, и прогрессивку рабочим обеспечить, иначе они разбегутся, и фонды выбить, и жилье, и садовые участки, и то и се, и пятое и десятое. Косовский не хочет видеть, что без взятки сейчас не только новый цех — конуру для сторожевого пса не построишь.
И вот эта наглая рожа смеет заявлять, что у вас на комбинате жулик на жулике.
— Иди в горком, Вася, ты рабочий класс, имеешь право всех там за грудки взять. Какой-то ханыга будет нам мешать жить по-коммунистически! Чтобы завтра же было сообщение в газете! — ярился Шибаев.
— По радио вчера из Алма-Аты передали, что мы пустили цех досрочно, — сказал Вася, оправдываясь.
— Кого называли?
— Ну, там Брежнева, Кириленко, Суслова…
— Голова садовая, при чем тут наш цех?! — снова закипел Шибаев.
— Я вообще говорю, радио слушал аж целый час, уши опухли.
— Эх-хе-хе, — вздохнул Шибаев. — Ну и что Брежнев?
— Звезду ему дали, Героя труда.
Называется, он специально слушал. Ну как с такими людьми работать, если он специально слушал и ни хрена не услышал? Не только Каратасу, всей стране, мало того, всему миру известно, что Леонид Ильич предпочитает не Героя труда, а Героя Советского Союза, как в битве за Берлин.
Далее Вася доложил про разговор с Григорием Карловичем. Голубь обещал газетой заняться, пока вот помог только с радио. Мельник прилетает тридцатого. Сбор большой тройки (Вася посмотрел выразительно на Шибаева, не понимая, почему тройки, а не четверки) назначен на тот же день, на тридцатое.
— А где сбор? — спросил Шибаев.
— В сауне у Цыбульского.
Нет, Шибаев будет возражать, сауна — чужая для него территория, там он будет в гостях, а гостю диктовать по-хозяйски не полагается. Сбор будет на комбинате, а точнее, в новом цехе, при деле и при тех людях, которые это дело довели до ума. А потом можно и в сауну.
— Меня чё беспокоит? — спросил Вася как бы самого себя, посмотрел на шефа и заколебался. Но так можно до гроба проколебаться, а Вася по натуре бесстрашный. — Григорий Карлович намек дал, что Мельник может не один прилететь.
— Как прилетит, так и улетит. Гриша пусть у себя в школе милиции распоряжается, а мы как-нибудь сами разберемся.
— Может быть, мне надо заплатить за должность, Роман Захарович, я слышал, полагается?
— Надо бы, да из каких шишей ты заплатишь? Будешь должен.
— Кому? — Вася оживился, сейчас он адрес запишет огненными буквами на листах своей души.
— Народу, Вася, и государству. Которое тебя вскормило и воспитало.
Обнадежив Васю (а то ведь уйдет в запой с ходу), Шибаев позвонил в райотдел Цою — есть дело, приезжай не откладывая, мне к одиннадцати во Дворец труда. Игнатий сам только что вернулся с оперативного совещания, ему тоже надо спешить по делу, в ПТУ-17 застукали с анашой, но он все отложит и будет у Романа Захаровича через двадцать минут.
К Шибаеву Игнатий является по первому требованию, пусть в Каратасе банды гуляют одна страшнее другой, пусть он горит синим пламенем с четырех сторон, но Игнатий Цой, старший лейтенант милиции, заместитель начальника Октябрьского РОВД, явится живым или мертвым к Роману Захаровичу, и ничего тут нет удивительного, просто он честный, исполнительный человек.
До его прихода Шибаев успел переговорить с главным инженером, с плановиком и с главным бухгалтером, последний приступил к годовому отчету и уже говорить не мог, только рычал и огрызался, давая намек на увеличение оклада.
Появился Цой, включил радио — осторожничает, Шибаев не возражает, хотя Башлык сказал ему, если каждого прослушивать да просматривать, то на ракеты средств не останется. Шибаев изложил просьбу — экспедитор Алесь Шевчик подал заявление об уходе, но отпустить его мы не можем, он очень нужный нам сотрудник, знает людей в министерстве, связан напрямую с каракулевым заводом в Чимкенте, есть у него надежные люди в зверохозяйствах Балхаша. Короче говоря, это наш кадр, заменить некем, а он уперся, как баран, подал заявление и дату проставил. Нужно собрать компроматериал и как можно быстрее.
— Кто у него в семье, где жена работает? Нет ли у него любовницы?
— Игнатий, я не сыщик, у меня, понимаешь ли, своя работа. — Он благодушно гыгыкнул. — Найди, ты профессионал. Крайний срок — неделя. Негодяй хочет дезертировать в самый момент, когда мы расширяем производство, увеличиваем мощности. Оголяется самый ответственный участок — связь с поставщиками, прерывается главная артерия нашего комбината. Без своевременной поставки сырья у нас все летит к чертовой матери — план, зарплата, прогрессивка, не говоря уже обо всем прочем. — Закончил Шибаев холодно: — Я тебя беспокою редко, прошу сделать без проволочек. Иначе будут штрафные санкции.
Если Игнатий Цой не получит очередные пятьсот рублей, это будет весьма ощутимый удар по всем точкам — по карману, по надеждам, по самолюбию. Удивительное, между прочим, дело. Если наказываешь рублем какую-нибудь техничку с зарплатой 70 рублей, всё проходит без грома и молнии. Но если наказывают какого-нибудь жирного гуся — сознательного, высокопоставленного, образованного, у него в месяц триста- четыреста, обязательно будет дым коромыслом, — почему, спрашивается? У той нет сбережений, она на свои семьдесят и хлеб семье, и молоко ребятишкам, и какое-нибудь тряпье одеться из уцененных товаров, и молчит-помалкивает. А у этих и в заначке полно, и на сберкнижке хватает, но всякий раз трагедия, будто их последнего куска хлеба лишают. Чем измеряется сознательность — должностью, зарплатой или еще чем- то?..
К десяти часам Шибаев поехал во Дворец труда, увидел в огромном холле секретаря горкома, тот сам подошел к директору металлургического комбината Самсония, и это понятно, гигантский комбинат, обслуживает нужды обороны, и Самсония не простой, а Герой Соцтруда. У Шибаева тоже комбинат и тоже на «ме» — пусть не такой важный, не такой железный, наоборот, мягкий, пушистый, приятный, но что желаннее для народа? Известно, куда идет железо Самсонии, может быть, и впрямь отчасти на оборону, а не только на консервные банки, но всем известно, куда идет овчина Каратасского комбината, его ондатровые, а также кроличьи шапки, его воротники и горжеты из норки и чернобурых лис, его шубы из каракуля и цигейки. Даже сам министр ходит в дубленке с комбината Шибаева, а уж про жену секретаря горкома и говорить нечего — у нее две шубы из каракуля, к ним две шапки в тон из норки «жемчуг», так что в определенном смысле Шибаев тоже герой труда, если глянуть с точки зрения красоты жизни, благополучия и достатка, и потому он своего не упустит.
Едва секретарь отошел от Самсонии в сопровождении своей свиты, как Шибаев решительно шагнул к нему и схватил его за руку, он должен помнить директора мехкомбината, при назначении на пост была встреча и собеседование.
— Разрешите доложить…
Он оказался повыше секретаря горкома (надо сказать, среди руководящих он не встречал рослых, громил, — как правило, ниже среднего, такие с рождения склонны опираться не на себя, а на массы), повыше оказался и понахальнее, секретарь даже не пытался вырваться, Шибаев начал ему докладывать, и он обязан был по партийному долгу выслушать, ибо речь шла не о каких-то пустяках морально-бытового характера, а о том, что они досрочно на целый год сдали новый цех и уже в феврале начнут выдавать продукцию. От имени руководства, а также и от лица всего коллектива Шибаев заверяет секретаря горкома, что они не посрамят, они не подведут и пятилетку качества выполнят на должном уровне.
