У того мгновенно выскочили из головы и статья, и открытый суд, и невежественные опоненты его, и в воображении представлялась сердитая и укоряющая Евпраксия.
— Где она?.. — говорил он робким голосом, выходя за лакеем в коридор, и очень был рад, что там было не так светло.
— Monsieur! — сказал ему лакей, показывая на стоявшую невдалеке даму с мужчиной: последний был Валерьян Сабакеев.
— Une chambre! — сказал Бакланов лакею и подошел к жене.
— Приехали! — проговорил он радостно-заискивающим голосом.
Евпраксия ничего ему не отвечала и вошла в отворенную лакеем дверь.
Бакланов заметил, что она очень похудела, и в то же время похорошела, хотя выражение лица ее было почти суровое.
— Ну, здравствуйте-с! — сказал было он опять ласково и поцеловал у жены руку, но Евпраксия и тут ему ничего не сказала.
— Не зная, как себя держать, Бакланов заговорил с шурином.
— И вы, Валерьян, приехали, — это прекрасно!
— Приехал, — отвечал Валерьян.
В голосе его Бакланову тоже послышались как бы насмешка и неудовольствие.
Евпраксия, видимо утомленная дорогой, села. Бакланов осмелился взглянуть на нее повнимательнее и хоть бы малейшее заметил в чертах лица ее снисхождение к себе.
— Что ж, ты здоров? — проговорила наконец она.
— Здоров! — отвечал Бакланов какою-то фистулой.
— Как же ты писал, что болен?
— Выздоровел.
В это время в номер вошел лакей.
— Ваши гости спрашивают, возвратитесь вы к ним или нет? — сказал он Бакланову.
— Убирались бы к чорту! — отвечал тот.
Лакей с улыбкой вышел.
Сабакеев обратился к сестре.
— Ну, так я пойду, — сказал он.
— Ступай! — отвечала ему та с ласковой улыбкой.
— Куда это, мой милейший? — спросил его Бакланов.
— Нужно! — отвечал Сабакеев и ушел.
Оставшись с женою вдвоем, Бакланов решительно не находился, что ему делать.
— Куда это брат пошел? — поспешил он о чем-нибудь заговорить.
— К невесте своей, — отвечала односложно Евпраксия.
— Вот как!.. Кто же она такая?
— Елена, дочь madame Базелейн.
— Ах, Боже мой! — воскликнул Бакланов, как бы и с живым участием: — девочкой еще маленькою помню!.. Как же она в Париж попала?
— Приехала с матерью, с вод.
— Что ж, милая особа?
На этот вопрос Евпраксия ничего не ответила.
В коридоре между тем раздался русский говор.
— Резню хорошую устроить, так… — говорил Басардин.
— Д-да! — подтвердил Галкин.
Евпраксия посмотрела на мужа.
— Это у тебя, верно, были? — спросила она.
— У меня!
— Кто такие?
— Так, шуты одни гороховые! — отвечал Бакланов.
Он разрывался в душе от стыда: лучше бы Евпраксия сердилась, укоряла, бранила его, чем устремляла на него этот холодный и презрительный взгляд.
13
Еще новая героиня
Прошел день, два. Положение Бакланова продолжало оставаться очень неловким: Евпраксия ездила с ним по Парижу, все осматривала, всем очень интересовалась, но о прошедшем его поступке хоть бы слово. Бакланов однако очень хорошо видел, что это было не прощение, а скорее равнодушие и невнимание к тому, что он делал и даже впредь намерен был делать.
Он решился наконец сам заговорить:
— Я, конечно, виновать против тебя; но что делать. Первая любовь!
— Первая любовь… к содержанке! — повторила насмешливо Евпраксия.
— Какая же содержанка! — сказал Бакланов.
Ему показалось уж обидно, что Евпраксия таким образом третировала Софи. Ему хотелось, чтоб она в этом случае видела некоторое торжество и победу с его стороны.
— Ты сама тоже неправа: хоть бы слово мне написала и намекнула, что тебе это неприятно… Я и думал: что ж?.. Значит, для нее все равно.
Евпраксия с насмешкой пожала плечами.
— Я никак не предполагала в человеке столько низости душевной: бужать с одною женщиной и в то же время жене писать нежные и страстные письма, — проговорила она.
— Это не низость душевная, — сказал, покраснев Бакланов.
— Что же это такое? — спросила Евпраксия.
В тот же день, когда супруги возвращались часу в четвертом с прогулки из Булонского лесу, превосходный воздух, чистое голубое небо, прелестный Париж так разнежили Бакланова, что он непременно решился помириться с женой. Все время по приезде ее в Париж она ужасно казалась ему хороша собой. Войдя в номер и видя, что Евпраксия уселась в кресла, с своим, по обыкновению, спокойным лицом, он подошел к ней и стал перед ней на колени.
— Прости меня! — проговорил он, склоняя голову на ее колени и ловя ее руки.
Евпраксия отодвинулась от него.
— Не унижайте себя, по крайней мере, этим! — сказала она.
— Но ты еще любишь меня, Евпраксия! — умолял ее Бакланов: ты приехала по первому моему зову!
— Я приехала к отцу моих детей, но не к мужу! — проговорила строго Евпраксия.
Бакланов сейчас же встал, гордо тряхнул своими красивыми и начинавшими уже седеть кудрями, прошелся несколько раз по комнате, потом опустился в небрежную позу на первый попавшийся стул и проговорил:
— Стальная, бездушная вы женщина!.. Вы даже не стоите минуты раскаяния, которой я предался теперь.
Евпраксия хоть бы бровью повела и только кинула взгляд на домашнюю чудотворную икону, привезенную ею даже в Париж.
— Во всю жизнь, — продолжал Бакланов: — хоть бы одному чувству, одному порыву вы ответили, и после этого требовать, чтобы муж оставался вам верен!
— Прекратите, пожалуйста, ваши рассуждения; кто-то идет сюда, — перебила его Евпраксия.
Двери в самом деле отворились, и вошел Сабакеев с сияющим лицом, а за ним шла молодая девушка в черном, наглухо застегнутом платье, с обстриженными волосами и в шляпке a la mousquetaire.
— Bonjour! — сказала она, как-то резко пожимая руку у Евпраксии.
