вполне дураком, то простоватым недотепой. Соломенные прилизанные волосы с нелепым пробором — скажите, англичанин выискался, безвкусные бачки, старомодный сюртучок: вот и весь Иван Гаврилович Копейкин, долговязый судебный следователь. Он соглашался и мелко кивал, похоже, поверил всему, что говорил Гущин. А тот говорил чистую правду, как не поверить. Да, у Любови Васильевны Терентьевой был роман с Самсоновым. Они Самсонова почти не знали, зато давно и коротко знакомы с Любовью Васильевной. Конечно, у той есть ключи от лаборатории, они почти одна семья. На всякий случай, знаете ли, вдруг кто-то из них ключи потеряет… Да что в этом странного, собирались там, чай пили. Любаше, Любови Васильевне нравилась тишина, дома у нее нет условий, вот, заходила иногда, посидеть в одиночестве. Она же барышня романтическая, стишки сочиняет, требуется уединение. О том, что Любаша вздумает приглашать в их отсутствие сердечного друга, никто не подозревал. Очень, очень неприлично. Катерина Павловна совершенно ни при чем. Она ни за что не позволила бы двоюродной сестре поступить так безнравственно. И вот, пожалуйста, расплата. Отравилась спичками, у барышень такая глупость в голове. Слава Богу, что чувствует себя сносно, что он, Петр Александрович вовремя успел, не растерялся. С отцом пусть сама объясняется, наврет что-нибудь. Но не надо, не стоит говорить о мастерской ее отцу. Тут такая история, родители не должны знать об их деле — ничего противозаконного. Захотелось самостоятельности, вот и задумали собственное дело. Если следователь Иван Гаврилович пойдет навстречу, то они сумеют быть благодарными. Что, если им завтра отобедать вместе? Только Катерину Павловну не следует беспокоить, для нее это такие волнения. Совершенно не представляла, что сестра начнет своевольничать, да еще так двусмысленно, некрасиво. Катерина Павловна молода, неопытна и очень доверчива. Нет, ключи Любаше вручала не она, решили на семейном совете и сообща передали, они же как семья, да, это уже говорил. Петр Александрович и Катерине Павловне и Любаше все равно, что брат, с детства знакомы. А следователь кивал и кивал маленькой гладкой головой и слушал не так, чтоб очень внимательно. Для проформы вызвали, ясное дело. Гущин хотел предупредить Колчина, чтоб тот держался общего плана, следователь не страшен, главное — стоять на своем. А как взятку возьмет, совсем покладистым станет. В чем они виноваты, ни в чем. А что наше сукно за английское продают, то бизнес, не обман, и следователю совсем неинтересно, и упоминать не стоит. Но не успел сказать Сержу и двух слов, только подмигнул, выходя из кабинета — того позвали.
Колчину следователь дурачком не показался. Начал Иван Гаврилович совсем по-другому. Нехорошо начал: — Неловко, я полагаю, Екатерину Павловну сюда приглашать. Может, лучше бы мне к вам заехать.
— Зачем это? — тотчас занервничал Гущин. — Жена вовсе ни при чем. Она меньше нашего знает. — Так занервничал, что догадался спросить: — Неужели, всякий раз, как барышня задурит, вы дело заводите? Каждое отравление расследуете?
Следователь, вроде, как и не слышал вопроса. Сидел за столом с вытертым сукном, рисовал кружочки на четвертушке листа, морщился, в окно поглядывал, скучал сильно. Минуту скучал, полторы, а после возьми, да и скажи:
— Не каждое, Сергей Дмитриевич. Но убийство есть убийство.
Колчин закашлял, прочищая горло, такая у него была привычка, когда нервничал, боялся, что сразу не сможет отвечать, голос откажет. Сунул руку в карман пиджака, нашарил там неизвестно откуда взявшуюся щепочку — куда только Соня смотрит — переломил ее один раз, другой. Больше ломать не получается, не удержать в пальцах. Но уже справился с собой, спросил: — Какое убийство? Вы подозреваете, что Любовь Васильевну хотели убить? Однако…
— При чем тут Любовь Васильевна, с ней все понятно. Убили Самсонова. В тот же день несколькими часами позже у него на квартире. А у вас с Петром Александровичем Гущиным были и время, и возможность, после того как нашли Любовь Васильевну и отвезли в больницу. И мотив на поверхности — только что Петр ваш Александрович расписывал мне, какая вы дружная и крепкая семья. Вот и отомстили за бесчестие сестры. Ведь свидания наедине вы полагаете за бесчестие, не так ли. Кстати, что она все-таки делала на Канонерской, в вашей лаборатории? Не сукном же интересовалась. Кто знал, что она встречалась в тот день с Самсоновым?
Колчин закрыл лицо руками, тотчас устыдился своего жеста, посмотрел с тоской на следователя: — Я не знал. Мы не знали. Я должен переговорить с Гущиным.
— Может быть, воды, — заботливо предложил Иван Гаврилович. — С Петром Александровичем успеете наговориться, только сначала на мои вопросы ответите. Итак, что вы можете сказать по поводу убийства Самсонова?
И Колчин рассказал то, что слышал от Петра: что Самсонов красный, что он, возможно, передавал Любе прокламации, но они — все они, ничего не знали, и Люба тоже.
— У вас, голубчик, концы с концами не сходятся. Взгляните, что получается. Приносит Самсонов Любови Васильевне прокламации и наказывает передать товарищам, или распространить где-нибудь как рекламные афишки, ну, скажем, бюро путешествий. А Любовь-то Васильевна читать не обучена, только стишки писать, потому берет листовки, не зная и не умея отличить от тех афишек. И никто, кроме Самсонова, не виновен. Убили его, конечно, его собственные товарищи — за измену, или за присвоение партийной кассы. Вы откуда же взяли, что он красный? Кто столь стройную версию вложил в вашу голову химика? Не сомневаюсь, вы и бизнесом не слишком увлекаетесь. Не вы же придумали наше крашеное сукно за аглицкое продавать? Вам бы, голубчик, ангидрид да кислота, как говорится, и ничего более.
— Петр Александрович сказал, что Самсонов красный. Мы вместе учились в университете. Я, правда, не помню. Наверное, учились. Я и лица его не помню, вот все говорят: Самсонов, Самсонов. Не знаю, о ком речь, если правду сказать.
Следователь бросил рисовать кружочки в четвертушке, вылез из-за стола, сел рядом с Колчиным, только не на стул, а на кожаный диван, попахивавший скипидаром. Посмотрел проникновенно, задушевно посоветовал:
— А вы правду и говорите. Оно для здоровья полезнее. Петр ваш Александрович, расписал, поди, что следователь — дурак, взятку ему в зубы сунешь, и вопрос решен. Да вот беда, взяток я не беру, незадача. И идейку о том, что Самсонов — красный, тоже он вам подсунул, признаете. Не он ли сам, Петр-то Александрович и встречался в мастерской с Любовью Васильевной? С известной целью встречался. От вас тайком, сестра жены, все-таки, а ну как за обиду сочтете.
— Нет, ну что вы! Вы же видели Любашу, Гущин предпочитает женщин грациозных, изящных. Да и не собирался он в тот день в мастерскую, нечаянно, можно сказать, поехал, повздорили мы немного, вот он сгоряча и снарядился. А Катя его не пускала… — Колчин запнулся, побагровел. Сунул руку в карман за щепочкой — труха одна в кармане.
— Стало быть, ваша супруга предполагала, что Любовь Васильевна может оказаться в лаборатории. Не она ли ключи ей дала?
— Нет, мы сообща дали, то есть, сообща решили. У Любови Васильевны дома условий нет, а…
Следователь перебил: — Благодарю вас, эту историю я выслушал сегодня и даже более убедительно изложенную. А какие, скажите, отношения между вашей супругой и Петром Александровичем?
— На что вы намекаете? — Колчин лишь спросил, без возмущения. — Я измучен, зачем вы подлавливаете меня. Хорошие у них отношения, знакомы с детства. Тут вы ничего не найдете. Я своей жене доверяю безоговорочно, а Петр Александрович — мой ближайший друг. И дело у нас общее. К тому же, именно Петр Александрович содействовал нашему браку.
— Оставим это, — согласился Копейкин. — Но ключи передала все-таки Катерина Павловна, и, полагаю, по секрету от вас. Мне настоятельно необходимо переговорить с нею.
— Для чего? Что нового она может сообщить вам? Она уж точно Самсонова знать не знала. Почему вы не поговорите с самой Любовью Васильевной? Вас-то к ней пропустят, не при смерти лежит.
— Состояние Любови Васильевны ухудшилось, видите, вы даже этого не знаете. Так я навещу Екатерину Павловну завтра в первой половине дня.
Следователь поднялся, Колчин продолжал сидеть:
— Вы не слышите, когда вам говорят «нет», я не знаю, что делать в таком случае. Препятствовать вашему визиту я не имею права, так? Это официальный визит?
— Сергей Дмитриевич, вы сейчас приедете домой, выпьете коньяку, выспитесь, и все предстанет в другом свете, право, не стоит волноваться, — следователь поднимал Колчина со стула чуть ли не силой;
