корковым импульсам, куда-то очень спокойно шли. Ноги, которым мало ли куда предстояло идти завтра...
Я видел только эти ноги, которые сейчас еще соединялись с телом их хозяина непонятно почему уцелевшими грязными лоскутиками кожи.
Я вдруг впервые за все время почти материально ощутил, что эти ноги совсем недавно принадлежали живому человеку. Живому. Что передо мной на столе лежит не препарат, не фантом, не труп. Живой человек, на месте которого я сразу представил своего отца, мать, Лошадь, Ивана Андреевича, себя... Я испытывал страшную физическую боль, как будто все это произошло со мной, а не с ним – лежащим на столе незнакомым человеком.
На этом операционном столе я вдруг увидел совсем рядом жизнь и смерть, которые соединялись друг с другом этими непонятно как уцелевшими грязными лоскутиками кожи. Я почувствовал себя вовлеченным в рукопашную схватку между жизнью и смертью. И в этой схватке я мог драться только на стороне человека, который лежал на операционном столе.
Я понял, да, я понял, что любая моя ошибка, любой неосторожный шаг будут расцениваться как предательство и шпионаж в пользу смерти...
И мне вдруг на мгновение стало страшно...
Мне захотелось не принимать участия в этой схватке, а просто наблюдать ее со стороны, бессмысленно держась, подобно Лошади, за крючки, или, еще лучше, не знать о существовании таких схваток...
Почему я не пошел в геолого-разведочный?..
Мне очень захотелось проснуться, именно проснуться. Но я не мог проснуться, потому что я не спал. Я стонал перед операционным столом, на который пикировала смерть. И человек на столе не мог сам от нее защититься...
– Вам плохо, доктор? – будто пронзил меня голос сестры.
Это заставило меня схватить протянутые мне ножницы, и я перерезал грязные лоскутики кожи. Бой начался.
Забулькал в белой эмалированной кружке набираемый мною новокаин.
– Давление? – крикнул я.
– Почти никакого, – ответила сестра.
– Лобелин!.. Строфант!..
Булькал новокаин и со свистом выходил из шприца в размозженные мышцы... Я уже ничего не замечал. Я видел только инструменты и рану.
– Пульс? – крикнул я.
– Появился, – услышал откуда-то издалека.
Порядок! Все будет нормально...
Все будет нормально... Пульс появился... Я действовал очень быстро. Во всяком случае, мне так казалось... Скальпель выскользнул из рук. Я машинально потянулся за ним к полу...
– Куда?! – заорала сестра. Она уже протягивала мне новый.
– Давление? – бросил я.
– По-прежнему...
– Еще лобелин с кофеином!
Как трудно оттягивать мышцы!..
Сестра одной рукой стала тянуть ретрактор.
Я начал пилить. Как дико будет очнуться этому человеку в больничной палате и почувствовать пустоту там, где раньше были ноги... Я пилил... Потом у него возникнут фантомные боли... Вдруг начнут чесаться несуществующие ноги... Я кончил пилить...
– Давление?
– Пятьдесят верхнее, доктор.
– Порядок! Все будет нормально!
Я ослабил жгут. Слабыми струйками появилась кровь... Короткими очередями заговорили зажимы... Ух, как обрадуется моя мать, когда я расскажу ей про эту операцию!.. Я обязательно специально приеду из Москвы и проведаю этого человека...
– Пульс пропал, доктор. Я сделаю еще строфант... – таинственно сказала сестра.
Нет, не может быть! Как это – пропал пульс? Ведь он же появился...
Я не мог себе представить, что появившийся пульс может опять пропасть. Появится. Все будет нормально...
Я не чувствовал жары от верхней лампы, я ничего не чувствовал.
Операционная слилась в какой-то сплошной бело-желтый фон, на котором проглядывались расплывчатые белые фигуры.
– Вроде бы ничего получилась культя, – с удовлетворением отметил я, когда стал стягивать кожу швами. – Подберет протезы и будет ходить... Готов узел. Сначала на костылях, потом с палочкой... Готов узел... Только бы жена не оказалась сволочью. Готов узел. А может, он и не женат... Готов узел... Найдется человек, который выйдет за него замуж... Одна нога готова... – Я взял палочку с йодом. – Давление? – крикнул я.
– Начинай вторую, – услышал я напротив себя. – Я сам за всем прослежу.
По другую сторону стола оказался Иван Андреевич. Он, очевидно, уже закончил свою операцию... Рядом с ним стояла Лошадь и завистливыми глазами ловила каждое мое движение...
И я все повторил с самого начала.
Иван Андреевич следил за пульсом и давлением, и мне стало совсем спокойно.
Я целиком ушел в операцию, и смерть отступила куда-то далеко-далеко... Когда я дошел до швов, я даже мысленно запел. Я был просто счастлив, что сделал первую свою самостоятельную операцию.
Я был так увлечен, так уверен и так спокоен за исход, что, конечно, и не предполагал, что последние стежки, и аккуратные культи, и палочки с йодом, и стерильные повязки уже совсем были не нужны человеку, лежавшему на столе...
– Все, – сказал Иван Андреевич и сдвинул свою шапочку с затылка на брови.
– Как это «все»? – каким-то чужим голосом переспросил я.
– Все, – повторил он. – Все так, как и должно было быть...
Только тут я по-настоящему понял, что означало это «все».
– Адреналин! – прохрипел я. – Большую иглу и адреналин!
Сестра вопросительно взглянула на Ивана Андреевича.
Он кивнул.
Я схватил иглу и всадил ее почти на всю длину туда, где должно находиться сердце. Нет! Он не мог умереть! Не мог умереть человек, которому я сделал операцию! Я выдавил в иглу три шприца адреналина.
– Помогает только иногда, – сказал Иван Андреевич, – но не в этом случае.
Все вокруг стало вдруг приобретать реальные очертания, как на листке фотобумаги, который бросили в проявитель. Белые квадраты кафеля, черные квадраты окон, гладко выбритое лицо бывшего человека, следы земли на левой щеке...
Откуда-то появились страшная слабость и ноющая боль в пояснице.
И только две мысли: «Умер... Не может быть... Умер... Не может быть... Умер... Не может быть...»
– Заполнишь историю болезни, опишешь операцию, проставишь причину смерти, – отчетливо произнес Иван Андреевич.
– А... кто это? – у меня пересохли губы и пропал голос. Я ничего не знал об этом человеке.
– А кто его знает – кто, – совсем просто сказала нянечка. – Документов при нем никаких... Суббота ведь... Небось не на работу шел устраиваться...
Она нагнулась, закрыла простыней таз, в котором лежали ноги, и понесла этот таз из операционной.
Я стоял в каком-то оцепенении и не мог оторвать глаз от того, что лежало на столе.
– А ты чего? Совсем расквасился? – осторожно заговорил Иван Андреевич. – Ты не квасься. Ты молодец... А его-то уже ничего не спасало. Это мне сразу ясно было. Кабы на полчаса раньше. А ты все
