Липецк, я звоню из Петербурга. Полагаю, если бы я дозвонился ему из могилы, он тоже всего лишь равнодушно пожал бы плечами…
— Катя с тобой?
— Да, со мной.
— Как она?
— Почти в норме, — сказал я, глядя на нежное, прекрасное лицо с закрытыми очами, окаймленное светлым нимбом волос. Во сне она, видно, опять убегала от тех, кто подкрадывается: длинные ресницы вспархивали, рука судорожно вцепилась в подушку.
— Ей намного лучше, — добавил я.
— Что ж, возвращайтесь. Тут вроде все утряслось. Садись на утреннюю «Стрелу», и с вокзала — домой. Ближе к ночи подскочу.
— Спасибо, Григорий Донатович.
— Не за что, дорогой.
На следующий день около шести вечера мы с Катей вернулись в Москву.
На лавочке возле подъезда сидел Яков Шкиба, и был он неузнаваем. Трезвый, чисто выбритый, с иголочки одетый, вплоть до белоснежного кашне, повисшего на жилистом кадыке. Покровительственно улыбался.
— Садись, Саня, покурим. Сейчас дядя Ваня пивка принесет.
В изумлении я пробормотал:
— Катя, познакомься. Это мой сосед Яков Терентьевич, заслуженный артист оперетты.
Катя изобразила книксен, а Яша, приподнявшись, галантно поцеловал ей руку. Смерил взглядом, как стрелок близкую мишень.
— Кажется, мы где-то встречались?
— Мне тоже так кажется, — бесстрашно ответила Катя.
Опустив сумки, мы присели на скамейку. Принюхавшись, я не почувствовал даже намека на привычный сивушный запах. Яша самодовольно ухмылялся.
— Кстати, Санечка, вроде бы за мной небольшой дол-кок?
— Ну что ты, Яша, такие мелочи…
— Нет, почему же. Задолжал — плати. Для порядочного человека это закон. Так сколько?
— Не помню. Тысяч восемь-десять.
Шкиба выудил из кармана фирменного пиджака пухлый кожаный бумажник и протянул пятидесятитысячную купюру.
— У меня же нет сдачи.
— Ничего, останется за тобой, — благодушно махнул рукой.
Поверженный, я лишь спросил:
— Откройся, дружище, какое чудо с тобой произошло?
Чуда не было. По наводке старого товарища Яков Терентьевич получил ангажемент в ночном клубе «Русский Манхэтген». Репертуар — весь Буба Касторский, но с поправкой на текущий момент. Успех — сокрушительный. За один вечер, если повезет, можно заколотить до пятисот зеленых. Правда, одно условие — не пить.
— Сколько выдержу — не знаю, — признался Яша, — но талант зарывать в землю — преступно. Не правда ли, Катенька?
Катя, прижавшаяся к моему боку, пискнула:
— Ой, еще бы!
Я боялся спугнуть удачу: буря миновала, я дома, и Катенька на глазах хорошела, восстанавливалась, можно надеяться, через девять месяцев будет опять как молодая буйволица. Пришкондыбал дядя Ваня с полной сумкой пива. На мой молчаливый вопрос Яша невозмутимо ответил:
— Пиво можно. Оно на меня не действует, а кураж дает.
Дядя Ваня, увидев меня, обрадовался:
— Тю-ю! Я думал, ты навовсе съехал. К тебе же который день менты ходят.
Сразу мое счастливое настроение отрубилось.
— Зачем?
— Может, недовольны, когда ты Яшу вызволил? Помнишь?
Ясный вечер померк, и мы с Катей поплелись домой. Вдогонку Яша браво гаркнул:
— Не боись, Саня! Мне теперь никакие менты не страшны. У меня крыша!
Дома не успели освоиться — звонок в дверь. Глянул в глазок — точно, милицейский капитан и сержант. Будки сизые, оба незнакомые. Я открыл.
— Гражданин Каменков?
— Ага.
— Позвольте-ка войти? — Фразу капитан договорил уже в квартире, отстранив меня локтем. Сержант вперся следом, тучный, громоздкий, как передвигающаяся скала.
— Кто еще в квартире?
Катя плескалась в ванной: оттуда доносился шум льющейся воды.
— Знакомая… Вы, собственно, по какому вопросу, капитан?
Не отвечая, он прошел на кухню, увидел телефон. Снял трубку и набрал номер. Сержант топтался у входной двери, застенчиво улыбаясь.
— Прибыл, — сказал капитан в трубку. — Да, да, ждем вас… Нет, не убежит.
Я уже сообразил, что начинается очередное действие кошмара, но душа отказывалась верить. Капитан по-свойски расположился за кухонным столом, жестом пригласив меня тоже присаживаться.
— Эх, Александр Леонидович, похоже, наломали вы дров. Большие персоны вами заинтересовались.
— Что за персоны?
— Скоро узнаете… Хорошая квартирка. Мне бы такую. Но, как говорится, от трудов праведных не наживешь палат каменных. Высота два пятьдесят?
— Два семьдесят пять.
Лицо у капитана было простецкое, располагающее к себе, почти как у Пал Палыча, знаменитого сыщика из древнего милицейского сериала.
В ванной Катя выключила воду.
— Хочу попросить вас, капитан. Моя знакомая, ну, то есть правильнее сказать, супруга недавно перенесла тяжелое нервное потрясение. Ей нельзя волноваться. Не могли бы мы подъехать к вам в отделение? Там все и выясним.
— Никак не возможно, — огорчился капитан, — Велено здесь ждать. Да вы не переживайте, может, все обойдется.
Катя появилась из ванной, закутанная в мой халат. Милиционеров она не испугалась, по старинке полагала, что милиционер — друг человека. Прощебетала:
— Ой, у нас гости, а я в таком виде, — и шмыгнула в комнату.
— Разрешите, я ее уложу? — обратился я к капитану.
— Разрешаю, — ухмыльнулся тот довольно скабрезно.
Катеньке я объяснил, что милиционеры пришли ненадолго, проверяют паспортный режим и скоро уйдут.
— Ты подреми пока немного, ладно? Потом поужинаем.
Послушно улеглась в постель, я прикрыл ее ноги.
— Поцелуй меня, — попросила, улыбаясь.
Через двадцать минут приехала Валерия и с ней — Господи помилуй! — пещерная обезьяна Ванечка. Лба нет, пасть с золотыми коронками, носище с вывернутыми ноздрями, руки до колен и красноватые глазки-буравчики, весело шныряющие по сторонам. Весь целый, неутомимый и первобытный.
— Да, да, любимый, это я, твоя брошенная возлюбленная, — проворковала прелестная гостья, сделав
