в голову, что это может быть и змея. Он сам не видел — но слышал от стариков, что есть такая змея, которая именно так предупреждает об опасности. А змея, это очень опасно, брат может не заметить змею, а она может ужалить его и тогда брат умрет. Смотря на землю, Шуджа пошел к дому, он смотрел на землю, потому что змеи ползают по земле. Шагнув осторожно в дом, он вдруг увидел нечто похожее на кроссовки, какие обычно носят богатые муджахеддины, у которых есть деньги на такую обувь — но это были не кроссовки Султана, потому что у Султана на такую обувь денег не было. Шуджа поднял голову — и автоматный приклад хрястко впечатался в его лицо.
— Во имя Аллаха, милостивого и милосердного, прекратите это! Разве те, кто идет по пути джихада могут воевать с детьми?
Али Мурад поднял голову, посмотрел на старейшину.
— Кто это такая, падар?
— Это учительница! Всего лишь учительница, ее прислали из уезда! Чтобы она учила детей грамоте!
Али Мурад недобро улыбнулся
— Я не учился грамоте, и это не помешало мне стать воином Аллаха.
— Ты встал на путь джихада, амер, и ты воюешь с шурави, пришедшими на нашу землю. Мы помогали тебе и таким как ты чем могли…
Али Мурад властным жестом прервал объяснения старика
— Тем самым, вы искали себе спасения от гнева его. Чему учила детей эта учительница? Она учила их, когда день Саурской революции, будь она проклята!
— Она учила их грамоте!
— Она учила их, как быть рабами и лизать ноги шурави!
Двое боевиков, стоящих у дувала и раскуривающих добрый, жирный косяк, не обращали внимания на старика, идущего пор улице — косяк все-таки был вожделенным, с утра ни разу не укурили. Только когда старик был уже в нескольких шагах от них — один из боевиков толкнул другого в бок.
— Ас салам алейкум, падар — сказал боевик
— Ва алейкум, ас-салам — сказал старик — зачем ты куришь, бача, если ты идешь по пути джихада? Это харам.
Боевик внезапно понял, что у старика, который смотрел на них — какой то странный вид. Не сразу — но он понял, что в нем не так. И старик кивнул — словно подтверждая это.
— Шайтан…
Наброшенная из-за дувала петля из тонкого тросика захлестнулась на шее, и террориста с силой рвануло вверх, свет в глазах померк. Второй моджахед не успел ничего сделать — он даже глазом моргнуть не успел, как старик оказался рядом.
Воистину Акбар…
— Я понял… Вы меня обманули! Вы обманули всю общину! Вы говорите, что идете по пути джихада, но ваши дела — достойны самого шайтана! Ваши руки красны от крови правоверных, которую вы пролили себе на погибель.
— Не иначе, партийный чиновник из пятерки научил тебя так говорить. А может быть, ты уже входишь в пятерку?
— Два моих сына и внук погибли на войне с шурави! Как ты смеешь!?
— В таком случае — ты предал дело, за которое они сражались и погибли. Зияутдтин!
— Да, эфенди.
— Собирай всех. Устроим шариатский суд. А этому щенку мы отрубим руку, чтобы не смел больше брать книги у шурави!
— Слушаюсь, эфенди.
Зияутдин шагнул за порог — и руки стоящего слева человека перехватили его. Вспышка в глазах, и…
Больше ничего.
Звякнуло стекло. Али Мурад тупо смотрел на катящийся по полу белый цилиндр. Потом вскочил — но было уже поздно, вспышка в сотню, тысячу раз ярче солнечного света ослепила его…
— Оружие собрать. Выставить посты.
— Есть.
Человек, которого нельзя было отличить от местного, от крестьянина, от старого муллы — прошелся мимо связанных боевиков. Боевиков связали старым способом, «Баба Яга», если пытаться развязаться — то душишь сам себя. Несколько еще были живы, живыми взяли и самого амера.
Человек снял аккуратно сделанный парик, сразу став моложе. Борода у него оказалась своя — в этом отряде все были бородаты.
— Связь?
— Пока метл свободных нет — ответил радист, уже закинувший антенну на ближайший ствол низенькой чинары — и как минимум час не будет.
— А… уллу ка пата… — недовольно выразился на пашту человек в отношении штабных, которые должны были держать наготове два вертолета, две метлы, но отдали их кому-то. Ничего особо страшного пока не произошло, сработали тихо — но все равно чувствовать, что ты не один, что за тобой вот-вот прилетят… как маслом по сердцу.
— С этим гавриком чо делать? — подошедший бородатый моджахед был среднего роста, накачанный, прохожий на бычка, по-русски он говорил с заметным украинским акцентом — мне тут надысь посылка с баткивщины прийде.
— Сало что ли?
— Оно, родимое. Бачишь — тыха украинска ничь, но сало треба заховати…
Командир группы хлопнул своего давнего напарника по плечу.
— Жесткий ты человек, Шило.
— Какой уродился. Один не зъим, испортится — дюже жалко.
Командир группы посмотрел на часы.
— Время есть. Через двадцать минут — выходим. А пока… давайте-ка мне вон того голубчика. Дюже я хочу с ним… побачить.
Али Мурад неловко стоял в разгромленном классе, потирая кисти рук и исподлобья смотря на русского. Или афганца, учившегося долго у шурави. Он так до сих пор и не смог понять, что за отряд их взял, советский или афганский? Говорили, что ХАД набрал отряд из бывших моджахедов, повязанных кровью.
Знал он только одно — не просто так этот странный человек, в одежде их народа и даже без автомата, который он отдал одному из своих людей — остался наедине с ним и даде приказал развязать ему руки. Али Мурад не знал, чувствовал, чувствовал своим волчьим, безошибочным чутьем, что перед ним зверь, с которым ему не справится. Даже если сейчас он прыгнет, чтобы вцепиться ему зубами в горло.
— Как твое имя? — спросил шурави — шом нома чист?
— Это не мой язык, проклятый неверный! — гордо ответил Али Мурад шурави (теперь он, почему-то был уверен, что перед ним шурави, но очень хорошо подготовленный шурави) — я не говорю на этом языке!
— И ты этим гордишься? — неверный легко перешел на язык самого Али Мурада, хотя по некоторым нюансам было понятно, что пушту для неверного не родной — скажи, разве стоит гордиться своим невежеством?
— На этом языке говорят коммунисты, продавшие веру отцов!
— Продавшие веру отцов… — неверный покачал головой — а ты что здесь делаешь, правоверный?
